Атеистические высказывания Дядьковского. Преследования передового ученого. Дядьковский и современники.
Недостаточность обнаруженных пока материалов о жизни и деятельности И. Е. Дядьковского не дает еще возможности восстановить полный облик этого выдающегося русского ученого.
Дядьковский не имел семьи, бумаги после его смерти взял на сохранение один из его учеников, обещая передать их Вадиму Пассеку, другу детства А. И. Герцена. Судьба их неизвестна. Литератор и врач Л. Ф. Змеев в 1864 году писал, что у него хранятся некоторые письма Дядьковского, которые он опубликует в биографии доктора Малышева. Обещание осталось невыполненным. Наша попытка найти материалы Змеева в архивах Москвы и Ленинграда не увенчалась успехом.
Однако при всей неполноте и недостаточности документов, которые позволили бы раскрыть те мысли Дядьковского, о которых он не мог открыто писать в условиях самодержавной России, все же сохранились указания, позволяющие с полным основанием характеризовать его как мужественного атеиста. Атеизм совершенно естественен для мировоззрения такого сознательного философского материалиста, каким был Дядьковский. Когда к умирающему Дядьковскому находившимися при нем знакомыми был вызван священник, Дядьковский попросил его удалиться. Если даже в 80-е годы отказ от причастия послужил И. Е. Репину сюжетом для глубоко волнующей картины, то какой огромной силой убежденности и каким гражданским мужеством нужно было обладать для этого в начале 40-х годов!
Через пять дней после смерти Дядьковского, 27 июля 1841 года, врач и ученик его Н. Молчанов, присутствовавший при его кончине, писал Вадиму Пассеку: «Бывают чудеса, хороший и чистый он был человек, но причащаться отказался. Господь с ним. Это его убеждение. Не нам судить его».
Материалистические воззрения И. Е. Дядьковского и его атеистические высказывания, непримиримость к идеалистическим извращениям в науке, глубокая самостоятельность во взглядах, твердость в отстаивании своего мнения, вопреки признанным авторитетам, послужили причиной частых нападок на него, о которых осторожно упоминал уже в 1855 году И. Т. Глебов.
Ныне трудно установить, каким образом была допущена к защите в 1816 году диссертация Дядьковского, но можно полагать, что это произошло не без больших трудностей. В одном из архивных дел (Гос. истор. арх. Москвы и Моск. обл.; фонд 433, дело 59, 1814 год) мы встречаем указание на то, что Дядьковский уже в 1814 году сдал экзамен на доктора медицины, а защита состоялась лишь через два года.
Перерыв необычайный для того времени. Вместе с тем весьма вероятно, что диссертация Дядьковского увидела свет петому, что как сочинение медицинское она не подлежала общей цензуре. Латинский язык, на котором она была впервые напечатана, сложные проблемы медицины, которых она касалась, могли обмануть недальновидных охранителей официальной идеологии. В Совете же академии, очевидно, крупную роль сыграла известная всем поддержка Дядьковского Е. О. Мухиным и мнение оппонента, знаменитого профессора Московского университета М. Я. Мудрова.
Между тем на протяжении всего пребывания Дядьковского в Медико-хирургической академии профессорская коллегия, большая часть которой состояла из иностранцев, была враждебно настроена по отношению к Дядьковскому. «Дядьковский стал костью в горле чуть не всем профессорам и увлек за собой студентов», — писал Змеев.
Реакционная профессура академии искала всякого повода для расправы с Дядьковским. По наущению уже упоминавшегося нами профессора Кира, Дядьковского обвинили чуть ли не в подстрекательстве студентов к бунту. В дело вмешался сам президент С.-Петербургской медико-хирургической академии, отделением которой считалась в то время Московская академия, английский баронет на царской службе Виллие. Речь шла о том, что студенты, послушав лекции Дядьковского, отказались посещать Кира. В ответ на посыпавшиеся выговоры, аресты и заключения в карцер, они ответили прошением об увольнении от посещения клиники Кира. Для разбора дела Виллие специально прислал из Петербурга инспектора Ясинского, штаб-лекаря какого-то полка, с полномочиями действовать помимо Совета академии. Не ограничившись этим, Виллие вскоре и сам приехал в Москву. «Дело было объявлено бунтом», — писал в 1864 году Л. Ф. Змеев, — студентам угрожало разжалование в солдаты. Разбор обвинения И. Е. Дядьковского в развращении студентов проводился в такой грубой форме и со столь очевидным нарушением устава академии, что даже мало заинтересованный в делах русского просвещения вице-президент академии профессор Г. И. Фишер фон Вальдгейм оскорбился и, сказавшись больным, устранился от участия в нем. Только благодаря исключительной твердости и выдержке Дядьковский, несмотря на враждебное отношение к нему Виллие и других, сумел на этот раз отстоять студентов и свое право преподавать в академии. Зато потом Виллие, который к тому времени стал заведывать всей военно-медицинской службой России, отомстил студентам этого выпуска и, как писал Змеев, «...мыкал их до того по всей матушке Руси, что они как о высочайшей награде молили об отставке».
Вспыхнувшая вскоре страшная эпидемия холеры заслонила собою все остальные дела. Острый недостаток в опытных врачах принудил обратиться к услугам И. Е. Дядьковского, тем более, что это было сопряжено с опасностью для его жизни. Он был командирован в центральную комиссию по борьбе с холерой (8 сентября 1830), руководил Ордынской холерной больницей в Москве, затем с 24 июня по 5 сентября 1831 года находился в Петербурге, куда был вызван для устройства и управления холерными больницами. Все это, конечно, отвлекло от него внимание академического начальства; он был временно оставлен в покое. Но так продолжалось недолго.
8 июля 1831 года в Петербурге скончался от холеры профессор Московского университета М. Я. Мудров, вместе с И. Е. Дядьковским назначенный в центральную комиссию по борьбе с холерой.
На кафедру патологии, терапии и клиники в Московском университете после М. Я. Мудрова осенью 1831 года был приглашен И. Е. Дядьковский.
В Московском университете Дядьковский, так же как в академии, продолжал проповедывать свои материалистические идеи. Ряд свидетельств доказывает, что и здесь он нередко высказывался с кафедры в атеистическом духе.
Нужен был лишь повод, чтобы расправиться с передовым ученым. Его было нетрудно найти. Однажды, читая лекцию, Дядьковокий коснулся вопроса о гниении трупов и между прочим заметил, что разложение зависит от почвы, в которой они захоронены; в некоторых почвах они превращаются в мумии. При этом, как писал его бывший слушатель, «он добавил, что там, найдя труп в целости, иной может принять его за нетленные мощи, принадлежащие какому-нибудь угоднику». Слова Дядьковского были использованы, пишет тот же автор, «как доказательство его кощунства над православной религией. Вследствие этого ему предложено было подать в отставку».
Л. Ф. Змеев в 1864 году пытался смазать, смягчить факт удаления Дядьковского из Московского университета. Однако это было явно тенденциозной попыткой выгородить восхваляемого либералами попечителя Московского учебного округа графа Строганова, сыгравшего неблаговидную роль в этом деле, а также попыткой представить фигуру атеиста Дядьковского более или менее приемлемой для либералов. Не лишен этого стремления и М. Г. Соколов, автор воспоминаний о Медико-хирургической академии, отрывок из которых мы сейчас привели. Следует отметить, что этот автор, кроме того, совершенно произвольно, вопреки хорошо ему известным фактам, искажает политические настроение студентов академии...
Между тем все свидетельствует о том, что отставка Дядьковского была именно удалением, к тому же подготовлявшимся и завершившим собою предшествовавшую борьбу каких-то группировок против передового ученого и искреннего патриота.
Некоторый свет на это проливает письмо М. П. Погодина к М. А. Максимовичу от 28 августа 1871 года. Писания реакционера Погодина должны, конечно, учитываться с большой осторожностью, но в данном случае его письмо не лишено интереса. В нем ясно говорится о том, что Дядьковского принудили уйти, насильственно удалили из университета.
Мы читаем здесь: «...Дядьковский, работавший часов по шести в день для студентов, ревностный, неутомимый, после на всем бегу подшибенный противною партией, и завещавший все свое имение на пособие бедным семинаристам» (1).
Можно привести еще много подобных свидетельств. Например, в отделе рукописей Государственной библиотеки имени В. И. Ленина сохранился показательный в этом отношении список лекций Дядьковского «О методах лечения натуральных». На первой странице этой объемистой тетради типа старых конторских книг имеется надпись, которая, как нами установлено путем сверки с другими текстами и расшифровки подписи, принадлежит русскому антропологу второй половины XIX века Василию Николаевичу Бензенгру. Здесь мы читаем: «Одна из лекций по пропедевтике, читанная красноречивейшим из русских профессоров Иустином Дядьковским осенью 1834 года, за несколько недель до изгнания его из университета и академии — списанная мною с выдаваемых им записок... Да хра-
-----------------------------
В словах о работе Дядьковского для студентов речь идет о том, что Дядьковский большую часть денег, получаемых за лечение богатых больных, отдавал нуждавшимся студентам. Все свои сбережения (100 тыс. рублей, ассигнациями) Дядьковский действительно завещал на содержание сорока неимущих студентов Рязанского уездного духовного училища, хотя у него и были близкие родственники.
-----------------------------
нится память таких, высокоталантливых и глубоко ученых русских деятелей в Обществе русских врачей в Москве».
Совсем недавно Л. И. Насонкиной в Центральном государственном историческом архиве в Ленинграде в бумагах канцелярии министра просвещения удалось обнаружить чрезвычайно интересное «Дело» о Дядьковском (фонд 735, опись 1, дело
Здание Московского университета в первой четверти XIX века № 631, 1835), проливающее яркий свет на происки реакции против передового ученого. Из материалов «Дела» мы узнаем, что министр просвещения граф Уваров во время инспекционного посещения Московского университета обратил внимание на преподавание Дядьковского.
По его распоряжению у некоторых студентов были отобраны записи лекций Дядьковского, которые по прибытии в Петербург Уваров передал на рассмотрение профессорской коллегии С.-Петербургской медико-хирургической академии. Рассмотрев эти студенческие записи, профессора академии отказались давать свое заключение о лекциях Дядьковского, так как небрежно составленные, необработанные записи, сделанные, очевидно, прямо в аудитории, было почти невозможно разобрать. Однако министр специальным повторным распоряжением потребовал заключения о характере лекций. Тогда из академии пбследовал ответ, что эти записи не могут служить руководством для учащихся, но поскольку они являются не более как студенческими заметками, то по ним нельзя судить о качестве лекций и нужно рассмотреть записи самого профессора. Отбросив последнее положение и использовав только первую часть отзыва, Уваров написал попечителю Московского учебного округа графу Строганову о нежелательности продолжения преподавания И. Е. Дядьковского в Московском университете.
Как все это в точности походит на методы, по которым была разыграна комедия суда и осуществлена расправа над профессорами Петербургского университета Галичем (Говоровым), Арсеньевым, Раупахом и другими, учиненная в 1821 году распоясавшимся крепостником Руничем! Только благодаря огромному упорству «...воли постоянно тйердой, преодолевавшей большие трудности» Дядьковский мог сравнительно долго сохранить возможность пропагандировать свои идеи в печати и с университетской кафедры. К тому же не так легко было расправиться с ученым, пользовавшимся славой первоклассного врача. После изгнания из Московского университета в 1835 году и до самой смерти, последовавшей в 1841 году, Дядьковский был окончательно лишен научного общения с широкими кругами учащейся молодежи, лишен возможности распространять свои идеи.
Реакция, однако, несмотря на все усилия, направленные на подавление творческой мысли народа, была бессильна уничтожить ее. Дядьковский сумел найти себе последователей. Этот факт должен быть особо отмечен. В лице Дядьковского история русской науки встречает не такого ученого, который создал хотя и важные, но мало кому при его жизни известные труды, и, следовательно, не оказал влияния на развитие теоретической мысли, а наоборот, ученого, который при жизни был широко известен и оказал глубокое влияние на формирование научных взглядов целого поколения научной интеллигенции и только потом, благодаря усилиям фальсификаторов истории философии и науки, был почти совсем забыт.
Влияние Дядьковского на студентов было огромно. Упомянутый нами М. Г. Соколов писал: «В своих слушателях, студентах, он имел горячих поклонников и последователей. Молодые врачи — бывшие слушатели — долгое время руководствовались теоретическими воззрениями Дядьковского, применяли при постели больного его способы лечения и считались лучшими. В сороковых годах мне приходилось встречаться с его последователями, и все они с восторгом вспоминали своего бывшего профессора, сохраняли для справок записки, составленные из его лекций. Современники называли их дядьковцами...».
Известный литературный критик Аполлон Григорьев писал: «Это имя всякий день звучало у меня в ушах; оно было окружено раболепнейшим уважением, и оно же было именем борьбы живой эоловой науки со старой рутиной. Не могу я, конечно, как не специалист, хорошо знать заслуги Дядьковского, но знаю только, что далеко за обычный звонок простирались его беседы и что эти люди все без исключения заслушивались его «властного» слова».
После этого становятся понятными слова бывшего студента Дядьковского В. Н. Бензенгра, сказанные им, когда он был уже зрелым ученым: «С ужасом узнали мы в январе 1835 года, что Дядьковский больше читать не будет, за что-то удален...».
Учитывая огромное влияние И. Е. Дядьковского на студентов, нам кажется возможным предположить, что он сыграл определенную роль в формировании взглядов и тех студентов Медико-хирургической академии, которые были в 1832 году осуждены по известному процессу «тайного общества Сунгурова».
В частности, обращают на себя внимание показания перед следственной комиссией студента академии Павла Кошевского, на которых Николай I наложил резолюцию «Любопытно по безумию и дерзости». Шестнадцатилетний студент Кошевский пытался явно в духе материалистов того времени истолковать формирование политических воззрений, в связи с условиями воспитания и жизни.
И. Е. Дядьковского несомненно хорошо знали А. И. Герцен и В. Г. Белинский. Мы встречаем его имя в письмах В. Г. Белинского, относящихся еще к январю 1832 года. Мы упоминали уже о письме Н. М. Станкевича к В. Г. Белинскому, в котором он рассказывает ему о И. Е. Дядьковском как о старом общем знакомом. В недавно выпущенном 2 томе «Литературного наследства», посвященном В. Г. Белинскому, опубликованы воспоминания Н. В. Беклемишева, из которых с полной очевидностью следует, что В. Г. Белинский в 30-е годы был в очень близких отношениях с И. Е. Дядьковским. Они часто встречались, вместе приезжали на литературные вечера, участвовали в литературных спорах или тут же, уединившись, подолгу беседовали друг с другом. Местом этих встреч в начале 30-х годов был, главным образом, дом Н. С. Селивановского, где собиралась передовая интеллигенция Москвы. Можно полагать, что изучение связей Белинского с Дядьковским, которые не учитывались до сих пор исследователями творчества Виссариона Григорьевича, внесет чрезвычайно ценные детали в наши представления о развитии взглядов молодого Белинского, поможет окончательно покончить с имевшим широкое распространение в литературе взглядом будто бы философское развитие В. Г. Белинского началось лишь после его вступления в кружок Н. В. Станкевича.
Начало знакомства Н. В. Станкевича с И. Е. Дядьковским относится к середине 1835 года, когда он обратился к Дядьковскому, в связи со своей болезнью. Н. В. Станкевич чрезвычайно высоко ценил Дядьковского как врача.
Отметим, кстати, что способности И. Е. Дядьковского как практического врача высоко оценивались и значительно позднее. Так, профессор Н. М. Богданов в 1909 году писал, что Дядьковский, «разрабатывая вопросы теоретической медицины, обладал, повидимому, и обширной практической опытностью, судя по точности и определенности всех его терапевтических указаний». Будучи за границей, Станкевич продолжал исполнять советы и предписания только Дядьковского, поддерживал с ним переписку, и не желал обращаться к европейским светилам медицинского мира. «Многие смеются надо мною, — писал 18 марта 1838 года Н. В. Станкевич, — что я из Германии прогну совета у русского доктора». В письме к Т. Н. Грановскому в сентябре 1838 года И. В. Станкевич писал:
«Если я с Коппом (знаменитый в то время врач. — С. М.) поговорю, то для того только, чтобы сообщить мнение лучших лекарей на мою болезнь Дядьковскому и дать ему возможность судить о моем теперешнем состоянии». В своей переписке с 1830 по 1840 год Станкевич более пятидесяти раз упоминает о Дядьковском. Познакомившись с Дядьковским, Станкевич искренне привязался к нему, называл его «моим благодетелем», питал к нему, как сам признавался, «какое-то родственное чувство». Естественно допустить, что через него Дядьковского должен был знать и весь кружок, группировавшийся около Н. В. Станкевича. В. Г, Белинский еще раньше мог многое знать о Дядьковском также от Н. П. Надеждина, который долго жил у Дядьковского и пользовался его большой поддержкой и вниманием и, как передают, именно по его настоянию снял с себя духовный сан и посвятил себя науке. Н. X. Кетчер, учившийся у Дядьковского (он окончил Медико-хирургическую академию в 1828 году), и который был в начале 40-х годов одним из ближайших знакомых А. И. Герцена, по словам А. В. Станкевича, часто «вспоминал Дядьковского, лекции которого привлекали сильное внимание студентов».
О том, что А. И. Герцен много слышал от Кетчера о Дядьковском, говорит хотя бы тот факт, что Герцен в своих воспонинаниях уже через много лет после смерти Дядьковского указывал: «Кетчер чтил его (Дядьковского. — С. М.) память».
Однако по всей вероятности, А. И. Герцен был более глубоко осведомлен о взглядах Дядьковского, чем просто по воспоминаниям друзей, ибо в одном из своих произведений он прямо противопоставляет воззрения И. Е. Дядьковского религиозно-мистическому направлению в науке (там же, т. XXI, стр. 216).
Следует отметить также, что И. Е. Дядьковский был близка знаком с многими деятелями русской культуры и, в частности, с великими русскими писателями. Очень ценил его как врача Н. В. Гоголь. Дядьковский был коротко знаком и часто встречался с М. С. Щепкиным, П. С. Мочаловым и другими артистами Малого театра. В Пятигорске, незадолго до смерти, с Дядьковским познакомился и глубоко заинтересовался им М. Ю. Лермонтов. Их первая беседа затянулась далеко за полночь. Говорили о Байроне, Англии, Бэконе. На другой день Михаил Юрьевич дважды приходил звать Дядьковского послушать его стихи на вечере в доме Верзилиных. Дядьковский плохо себя чувствовал и отговаривался, но Михаил Юрьевич все же вечером увез его, а поздно ночью привез обратно. М. Ю. Лермонтов произвел на Дядьковского огромное впечатление; много раз он повторял своим знакомым: «Что за человек! Экой умница, а стихи его — музыка, но тоскующая». Через несколько дней не стало М. Ю. Лермонтова, а через шесть дней 22 июля (2 августа) 1841 года в Пятигорске скончался И. Е. Дядьковский.
«Умирал он спокойно, просто, твердо, как будто собирался куда ехать; оттого-то и диктовал он свое великое завещание так покойно, разумно и твердо, как и все делал в своей жизни... Эта твердость невольно останавливала слезу собеседников, и за час до смерти, незнакомому, эта картина показалась бы тихой и покойной беседой. Кто-то призвал священника, но Дядьковский не принял его. Прошло три дня, и над угасшим гением лежала простая каменная плита с надписью: Действительный статский советник Иустин Дядьковский. Великий по простоте памятник великому по простоте человеку положен был товарищем его, Ребровым... Всякому бывающему в Пятигорске врачу, любящему былое России, естественно приходит в голову пойти и поклониться праху великого профессора. Судьба, не больно гладившая по голове Дядьковского при жизни, не оставила его в покое и по смерти. Строили церковь на кладбище и как будто нарочно в окружности могилы Дядьковского, — храм вырос, а каменная плита исчезла...».
Вещими оказались слова К. В. Лебедева, через год после смерти И. Е. Дядьковского писавшего: «Могила его скоро порастет травою. Притти на нее некому; а если б кто через несколько времени и зашел на кладбище пятигорское, по обычаю, поклониться его праху, то верно не найдет и следов ее». Но потерянной оказалась лишь могила И. Е. Дядьковского. Творчество его, его идеи еще долго жили в памяти передовой русской интеллигенции и служили опорой новому поколению ученых.
