Изучение фактов из истории науки позволяет установить влияние И. Е. Дядьковского на многих деятелей науки его времени и убедиться в преемственности направления Дядьковского с последующим развитием материалистического естествознания в России.
И. Е. Дядьковский, будучи очень требовательным к себе, напечатал мало своих работ. Большинство из них осталось в рукописи. Возможно, что крупную роль в этом сыграли также и тяжелые условия для ученого в тогдашней России, цензурный гнет, недоброжелательное отношение к Дядьковскому со стороны медицинского начальства и тех, кто ведал делами просвещения.
Его влияние, как и позднее влияние К. Ф. Рулье, осуществлялось главным образом через живое общение со слушателями и учениками. Зато особенно ценились, долго хранились, переписывались и распространялись записи лекций Дядьковского, которыми продолжали пользоваться врачи и в сороковые годы прошлого века.
Однако иногда ему удавалось оказывать прямое воздействие на направление деятельности отдельных ученых, а вместе с тем и на общее течение научной мысли и через печать.
Только так может быть понято выступление ученика И. Е. Дядьковского Козьмы Васильевича Лебедева в «Ученых записках Московского университета» со статьей «О жизни», в которой излагались или, может быть даже вернее будет сказать, пересказывались основные идеи трактата Дядьковского «Об образе действия лекарств на человеческое тело».
Подзаголовок этой статьи «Письмо к ординарному Профессору Михаилу Александровичу Максимовичу» был не случайным. М. А. Максимович — талантливый естествоиспытатель и популяризатор, ботаник-новатор, исследователь флоры Московской губернии, систематик, тонко чувствовавший природу, один из создателей русской ботанической терминологии и один из ранних сторонников идеи развития живой природы, был учеником известного профессора М. Г. Павлова. В начале своей деятельности он, подобно своему учителю, увлекался натурфилософским учением Шеллинга и Окена и позднее, в основном отойдя от него, не мог изжить некоторых виталистических представлений о сущности жизни.
Таким образом обращение статьи прямо к Максимовичу означало критику его взглядов и призыв освободиться от тяготевших над творчеством ученых, сковывавших их творчество, идеалистических взглядов шеллингианцев. Оно создавало статье действительную актуальность, придавало ей характер прямого выступления против определенного течения в научной мысли в России.
Несколько слов о Козьме Васильевиче Лебедеве. К. В. Лебедев первоначальное образование получил в Рязанской семинарии, затем поступил в Московский университет, который закончил со званием лекаря в 1824 году. В 1829 году он защитил диссертацию на звание доктора медицины. С 1831 по 1836 год Лебедев состоял адъюнкт-профессором Московского университета, но был уволен якобы в связи с сокращением университетских штатов. Та же участь постигла его и в 1843 году в Московской медико-хирургической академии, где он работал с 1839 года. В 1832 году Лебедев написал самостоятельное, оригинальное руководство по общей патологии: «Краткое начертание общей антропопатологии», а в 1835 году выпустил большой труд «Общая антропопатология». Лебедеву, как уже отмечалось, принадлежит издание Частно-терапевтических лекций И. Е. Дядьковского, его «Системы болезней», а также перевод с латинского диссертации Дядьковского «Рассуждение об образе действия лекарств на человеческое тело».
Рассматривая произведения И. Е. Дядьковского, изданные К. В. Лебедевым, мы могли убедиться в том, что он отступал от взглядов своего учителя, допускал произвольные толкования принципиальных положений И. Е. Дядьковского.
В трудах самого Лебедева, в основном популяризовавших взгляды И. Е. Дядьковского, читатель среди весьма ценных мыслей автора нередко наталкивается на слова о творце, первопричине, о душе, как некоем нематериальном начале в организме, не подверженном действию законов природы. Все это изобличает непоследовательность К. В. Лебедева и, казалось бы, может бросить некоторую тень на его учителя. Однако при оценке произведений Лебедева не следует упускать из виду постоянный нажим на русских ученых со стороны охранителей официальной идеологии и цензуры. Архивные документы убеждают в том, что его работы, написанные при жизни Дядьковского, выходили из печати далеко не в том виде, в каком были первоначально представлены.
Это ясно видно из истории издания работы К. В. Лебедева «Краткое начертание общей антропопатологии», истории, интересной также и тем, что она показывает роль И. Е. Дядьковского в литературных начинаниях Лебедева и настороженное отношение совета медицинского отделения Московского университета к Дядьковскому.
В 1832 году Лебедев представил в совет медицинского отделения рукопись своей работы «Краткое начертание общей антропопатологии». 16 июня И. Е. Дядьковский специальным рапортом сообщил совету о своем одобрении этого сочинения. Однако совет посчитал одобрение Дядьковского недостаточным для разрешения печатать книгу Лебедева и 20 июня решил передать рукопись на рассмотрение «прочим членам факультета», хотя книга, что было отмечено и самим советом, была написана по предмету, представленному в университете кафедрой И. Е. Дядьковского. И вот в протоколе совета от 2 сентября мы читаем: «гг. члены медицинского факультета, рассмотрев рукопись под названием: Краткое начертание общей антропопатологии, представленную адъюнктом Козьмою Лебедевым и долженствующую составить конспект его лекций, нашли, что она требует в некоторых местах изменений и пополнений, каковые места и обозначены. Определено: рукопись Краткое начертание общей антропопатологии возвратить г. Лебедеву с тем, чтобы он по учинении некоторых изменений и пополнений представил оную снова в отделение». В протоколе от 8 ноября читаем: «...ныне же г. адъюнкт Лебедев оное сочинение с надлежащими изменениями вновь в отделение представил. Определено: одобрив сие сочинение..., представить оное в совет». Какие изменения и дополнения потребовали от Лебедева внести в рукопись, мы не знаем. Однако естественно допустить, что теологические привески, встречающиеся в его трудах, противоречащие линии И. Е. Дядьковского, могли быть результатом либо прямого нажима университетского начальства, либо стремления Лебедева избежать столкновений с ним.
Вскоре после увольнения из Московской медико-хирургической академии сведения о деятельности К. В. Лебедева теряются. Вероятно за этот период ничего значительного им сделано не было. Умер Лебедев в 1884 году под Москвой.
В своей статье «О жизни» Лебедев вслед за Дядьковским выступает против виталистов и, в частности, против Биша. «Жизненная сила не иное что есть, — писал он, — как проявление действий вещества. Если же так, то по какому праву предполагать существование сил, действующих в веществе? На чем основывается мысль, будто животное тело состоит из вещества и сил, как двух раздельных друг другу противоположных (substantia) сущностей?».
Лебедев выступает против дуалистического деления природы на дух и материю. Он пишет: «По мнению Эразма Дарвина, вся природа состоит из духа и материи. Дух одарен способностью начинать и продолжать движение, а материя только принимает оное». По мнению Лебедева, подобное деление должно быть отвергнуто наукой, хотя, правда, отступая от Дядьковского, он признает творца как первопричину материи. Однако на вопрос о том, что такое жизнь, Лебедев дает совершенно определенный ответ — жизнь есть свойство органической материи, или, как он писал, — «свойство растительного и животного вещества», «есть самостоятельное движение животного вещества».
Доказывая, что движение присуще материи, есть свойство, неотделимое от материи, Лебедев пытался найти его причину. «Если будем перебирать все вещества, — писал он, — растительные и животные, то везде увидим, что движение тем разнообразнее и многосложнее, чем разнороднее и многосложнее вещество. Следовательно, причины движения должно искать не в ином чем, как самом веществе».
Продолжая развивать эту мысль, Лебедев, как и Дядьковский, утверждает, что восприятие есть свойство особо организованной материи. «Раздражительность (irritabilitas) есть свойство живого животного тела, по которому оно, при действии внешних влияний, приходит в состояние движения... чувствительность в сущности своей есть та же раздражительность — свойство, исключительно нервной системе принадлежащее» (там же, стр. 502—503).
Это высказывание К. В. Лебедева в статье, в основном пересказывающей диссертацию И. Е. Дядьковского, и не иначе, как с его ведома и согласия, показывает, сколь ошибочно обвинение И. Е. Дядьковского в гилозоизме.
Даже маленькие выписки, приведенные здесь из статьи «О жизни», на наш взгляд, дают полную возможность судить о большом значении этого выступления в «Ученых записках Московского университета» не только для М. А. Максимовича, но и для других русских естествоиспытателей.
И. Е. Дядьковского в 20—30-е годы связывало с тогда еще молодым М. А. Максимовичем тесное научное общение и близкие личные отношения. Уже в 1826 году М. А. Максимович упоминает Дядьковского в своей работе «Список растений Московской флоры». Удивительно быстрое развитие этого интересного и талантливого ученого, его скорый отход от океновских натурфилософских схем, превращение из ученика и последователя М. Г. Павлова (первого периода его деятельности) в его критика, точно так же как и критика Окена, несомненно несут на себе следы влияния И. Е. Дядьковского.
В этом отношении весьма показательна эволюция взглядов М. А. Максимовича на метод научного исследования и его представлений о материи. Мы позволим себе остановиться на этом вопросе несколько подробнее, поскольку он не нашел достаточного освещения в литературе.
Если в 1824 году в своей книге «Главные основания зоологии или науки о животных» Максимович вслед за Океном и М. Г. Павловым утверждал, что «...главное не вещество, но жизненная, духовная деятельность», что «форма есть только отражение оной деятельности, ее проявление в веществе» (стр. V) и, исходя из такого взгляда на материю, писал, что природа «...представляет нам стройную, восхитительную картину творения, в которой царствует единство и гармония» (стр. VI) и, повторяя шеллингианские идеи, признавал умозрение главным способом познания, то уже к 1826 году Максимович значительно меняет свои исходные теоретические позиции.
В резенции на книгу Д. Шелихова «Главные основания земледелия», напечатанной в № 8 журнала Московский телеграф, за 1826 год, Максимович вопреки философии Шеллинга и его последователей писал: «Истинная теория существовать и совершенствоваться может только через опытность, без которой всякая теория будет игрою воображения, точно так как наука, из одних опытных знаний состоящая, без высшего воззрения на их необходимость и значение будет представлять собрание, нерешенных вопросов природы» (стр. 307). Далее в той же рецензии он утверждал, что «...мы не только знаем что-либо из опыта, но первоначально ничего вообще не знаем без опыта, или не чрез посредство оного» (стр. 312 — 313). В 1827 году во втором тезисе своей магистерской диссертации «О системах растительного царства» Максимович категорически утверждает: «Мы знаем природу a posteriori», то-есть природа познается только в опыте. Здесь же он критикует Окена и указывает, что «...Окен не столько старался представить природу в своей системе, сколько хотел в природе показать свою систему» (стр. 64). В том же году в статье «О разделении естествознания на ветви или особенные науки», опубликованной в № 1 журнала «Новый магазин естественной истории...», Максимович писал, что «...естествознание должно быть самою природою, в уме нашем преобразовавшеюся в систему понятий, подобно как предмет какой-нибудь, преображается в зеркале, или все видимое в нашем глазе» (стр. 7).
В начале 1828 года Максимович вступает в полемику с М. Г. Павловым по поводу его плана изложения физики, обвиняет его в пристрастии к метафизике (т. е. идеализму, по тогдашней терминологии), критикует Павлова за близость к идеям Шеллинга и Окена и пишет, что трансцендентальная философия есть «...блестящая гипотеза, пиитическое воззрение на природу, а не наука», утверждает, что «...приводить физику к чистому умозрению значит обращать ее в Астрологию, Магию, Алхимию, которых обман, гнездившийся во мраке невежества, обнаружен светом науки...».
В этот же период у Максимовича складывается материалистическое представление об опыте. Опыт, пишет он, «суть отпечатки внешней природы во внешних чувствах, сохраненные памятью». Позднее, в 1833 году, он писал, что «умозрение есть продолженный опыт в уме; оно основывается на чувственном опыте» и утверждал, что философия Шеллинга и Окена, продолжавшая линию Канта, «вдалась в крайность идеализма».
Таким образом мы видим, что М. А. Максимович вслед за И. Е. Дядьковским и вопреки распространенным идеалистическим представлениям к концу 20-х годов XIX века признал предметом науки саму природу, приближался к пониманию первичности материальной природы по отношению к сознанию. Эта мысль была ясно сформулирована им в 1833 году в следующих словах: «Разум всегда требует от науки определенной формы, но форма сия всегда уславливается содержанием науки — природою».
Влияние идей И. Е. Дядьковского можно проследить также в изменении представлений М. А. Максимовича о материи, хотя Максимович до конца своей научной деятельности в области естествознания (1834 год) так и не смог целиком принять монистическую точку зрения И. Е. Дядьковского. Именно в связи с расхождением Максимовича с Дядьковским по этому вопросу было адресовано ему письмо Лебедева «О жизни».
М. А. Максимович вплоть до 1833 года, как и М. Г. Павлов, разрывал понятия вещества и силы, считал «силу» некоей особой субстанцией, находящейся вне материи, независимой от нее. В 1827 году он писал: «Вещество есть нечто наполняющее собою пространство и в нем непроницаемое, служащее основою тех форм, какие имеют тела, и явлений, в них происходящих. Сила (деятельность) есть то, что действует в веществе, определяет ему известные формы и служит причиною действий, в природе происходящих».
Отсюда законом природы Максимович называет способ проявления сил. Однако он уже делает крупный шаг к преодолению дуализма в сторону материалистического понимания природы, присущего И. Е. Дядьковскому. «Сила не может действовать, — пишет он, — без вещества, а вещества не бывают без силы: одно предполагает необходимо другое. — Говоря точнее, сила и вещество по сущности своей не разнородны, а суть только известные состояния одного и того же существа (вещества? — С. М); ибо каждое тело, находясь в пространстве, находится в состоянии бытия, существует во времени — оказывается деятельным» (там же, стр. 10) и далее «...вещество от сил неотлучно и одно без другого быть не может; одно и то же существо поелику оно деятельно — есть сила, поелику недеятельно — вещество» (там же, стр. 11).
В 1833 году, возвращаясь к этому вопросу вновь в связи с книгой Павлова «Основания физики», Максимович хотя и не сумел вполне освободиться от натурфилософского представления о происхождении материи от двух взаимно противоположных сил — расширительной и сжимательной, делает дальнейший шаг к пониманию единства материи. «Вещество,— пишет он, — деятельное по сущности своей... оно есть источник света, теплоты, тяжести, электричества, магнетизма, гальванизма. — Итак, здесь нет атомического разделения силы и страдательного, недеятельного — вещества: вещество деятельно в сущности, тождественно с силой, есть общее зерно, из коего развивается мир физический».
Не нужно большой проницательности, чтобы увидеть существенные изменения в решениях М. А. Максимовичем важнейших теоретических вопросов науки. Вместе с тем характер обсуждаемых вопросов и их решение ясно указывают, что М. А. Максимович был не только в дружеских отношениях с И. Е. Дядьковским, о чем сохранились свидетельства современников и о чем говорят, хотя и немногочисленные, но достаточно ясные указания в письмах самого М. А. Максимовича, но что он находился под влиянием идей И. Е. Дядьковского.
После своего переезда в Киев, вызванного в значительной степени тяжелыми условиями работы в Московском университете, Максимович вспоминал Дядьковского и в своих письмах писал о желании встретиться, поговорить с «Иустином».
Небезинтересно отметить, что в конце 30-х годов, в период увлечения многих философией Гегеля, Максимович не поддался ее влиянию и пожелал остаться на почве естественно-научных представлений о природе. Н. В. Станкевич, гостивший в 1837 году у Максимовича в Киеве, был вынужден в письме к М. А. Бакунину признаться в своем бессилии обратить М. А. Максимовича в лоно гегелевой философии.
Другим русским ученым, на формирование взглядов которого оказал большое влияние И. Е. Дядьковский, был профессор Иван Тимофеевич Глебов (1806—1884), университетский учитель И. М. Сеченова по физиологии и сравнительной анатомии.
И. Т. Глебов был не только непосредственным учеником И. Е. Дядьковского. В автобиографии И. Т. Глебова, написанной в 1855 году, мы читаем: «При изучении медицины более всего обязан И. Е. Дядьковскому, Г. Я. Высотскому, И. В. Клементовскому, Г. И. Кораблеву и А. Л. Ловецкому, которых частными беседами и наставлениями постоянно пользовался в продолжение всего академического курса (1826—1830), особенно же руководством И. Е. Дядьковского».
Помимо чисто научного руководства Глебов пользовался также и большой личной поддержкой Дядьковского, особенно ревностно помогавшего своим неимущим землякам-рязанцам; Глебов был постоянным посетителем Дядьковского, рос под его влиянием.
Тесным личным отношениям способствовало также постоянное общение Глебова с Дядьковским в связи с их совместной работой в библиотеке академии и составлением ее каталога.
Влияние Дядьковского ярко проявилось уже в том, что И. Т. Глебов, будучи еще студентом III курса, перевел физиологию Мажанди, идейного противника виталиста Биша, против воззрений которого выступал Дядьковский. Это безусловно было не чем иным, как «привлечением союзников» в борьбе с виталистами, и естественно думать, что было подсказано Дядьковским. Вместе с тем это свидетельствует о том, что Дядьковский при всей своей благородной ненависти к космополитизму и лакейскому низкопоклонству перед иностранными авторитетами вовсе не отгораживался от передовых течений в науке других народов и, страстно призывая к патриотизму, не прививал своим ученикам пренебрежения к достижениям естествознания за границей, не культивировал в них стремления отгородиться, обособиться от культурного и научного развития других народов. Как патриот, как человек большого таланта, как современник Пушкина, Гоголя, Лермонтова, он не мог не понимать, что достижения русской культуры и науки обогащают все народы и поэтому ему, естественно, должно было быть чуждым чувство национальной ограниченности.
Близкие личные отношения И. Т. Глебова и И. Е. Дядьковского не прервались с окончанием учения Глебова в академии. После возвращения из Симбирска, куда Глебов был направлен для борьбы с эпидемией холеры, он был в конце февраля 1832 года снова назначен помощником Дядьковского по ведению библиотеки. Одновременно его утвердили адъюнктом кафедры анатомии и физиологии, однако вскоре, в мае 1833 года, он был, как пишет его биограф М. Цион, «перемещен по собственному желанию и. д. адъюнкта при кафедре терапии и клиники, которые преподавал профессор И. Е. Дядьковский». Здесь же, находясь при кафедре Дядьковского, И. Т. Глебов в декабре 1834 года защитил свою докторскую диссертацию.
Влияние И. Е. Дядьковского нашло свое отражение в последующей научной и большой педагогической деятельности И. Т. Глебова.
В 1844 году лекции Глебова посещал А. И. Герцен, записавший в своем дневнике: «Начал ходить к Глебову на лекции: читает прекрасно сравнительную анатомию и анатомию человеческого тела... Анатомия со всяким днем открывает мне бездну новых фактов, а с ними мыслей, взглядов, etc. на природу».
Высокая оценка лекций Глебова, даваемая А. И Герценом и его интерес к ним показывают, что Глебов не опустился до безразличного, холодного и бездумного изложения голых фактов без попытки осветить их сущность, но вслед за Дядьковским стремился в связи с конкретным материалом ставить общие, коренные вопросы науки.
Посещения А. И. Герценом лекций И. Т. Глебова стали вскоре широко известны. А. В. Станкевич, автор биографического очерка о Т. Н. Грановском, на наш взгляд придавал им даже слишком большое значение. Однако его рассказ не лишен некоторого интереса, так как, надо полагать, правдиво передает общее направление преподавания анатомии Глебовым и настроение студентов-медиков, а потому позволим себе привести его:
«...автор «Писем об изучении природы» слушал в Москве лекции сравнительной анатомии, и ему казалось, что он познакомился в аудитории и анатомическом театре с новым сильным поколением юношей, с направлением реалистическим, т. е. положительно научным. Эта молодежь разглядела, в чем он расходится с Грановским, и хотела, чтобы он непременно склонил его на сторону их, будто бы философских, мыслей, Все это опять приводило к спорам между друзьями».
Высоко ценили деятельность И. Т. Глебова и специалисты-медики. Так, выдающийся русский клиницист Сергей Петрович Боткин в 1880 году писал: «Всякий, кому пришлось учиться в Московском университете, помнит то громадное впечатление, которое производили лекции профессора Глебова на учащихся. В высшей степени ясное, живое и критическое изложение предмета возбуждало в слушателях тот интерес к науке, ту искреннюю любовь к истине, которые составляют одно из существенных условий развития истинного ученого. Из Московского университета вышло несколько замечательных физиологов и между ними профессор Сеченов» (газ. Новое Время, № 1605).
И. М. Сеченов слушал лекции И. Т. Глебова по сравнительной анатомии и физиологии в начале 50-х годов XIX века. В своих «Автобиографических записках» Иван Михайлович писал, что излюбленную манеру Глебова «излагать факты можно сравнить с манерой следователя допрашивать обвиняемого». Глебов, по словам Сеченова столь ярко читал сравнительную анатомию и столь увлек его, что Иван Михайлович «мечтал в будущем не о физиологии, а о сравнительной анатомии». «Лично для меня Иван Тимофеевич был одним из наиболее интересных профессоров» (там же),— писал И. М. Сеченов почти через 50 лет после того, как он слушал Глебова и когда уже сам стал одним из крупнейших ученых мира. Это, конечно, показывает, сколь сильное впечатление произвели на Ивана Михайловича лекции И. Т. Глебова. Однако за такой большой промежуток времени многое могло сгладиться в памяти И. М. Сеченова, забыться, и поэтому некоторые факты, приводимые им, требуют уточнения, тем более, что теперь при оценке характера лекций И. Т. Глебова обычно, главным образом, основываются на воспоминаниях Ивана Михайловича. Наряду с теми высокими отзывами, которые мы сейчас привели, Иван Михайлович писал, что лекции Глебова по физиологии по своему содержанию несколько поотстали от развития науки. «Дело другое, — писал Сеченов, — если бы Ив. Тимоф читал физиологию по существовавшему уже тогда знаменитому учебнику Иоганна Мюллера; но этого не было. Он, очевидно, придерживался французов. Это я заключаю из того, что в его лекциях и помина не было о том, что физиология есть прикладная физико-химия...». Признаемся, что последнее замечание привело нас в смущение. Хорош был бы Глебов ученик Дядьковского, если бы игнорировал законы физики и химии при анализе физиологических явлений!
Разрешить сомнения помогает программа И. Т. Глебов» «части физиологии здорового человека, которая будет преподаваться в 1-й семестр академического 1850/1851 года» (т. е. написанная за год до того, как поступил учиться И. М. Сеченов), сохранившаяся в архиве Московского университета.
Прежде всего об Иоганне Мюллере и новейшей литературе по вопросам физиологии. Заканчивая свою программу, И. Т. Глебов писал «Руководство: Главным руководством при изложении лекций физиологии здорового человека по программе служит физиология И. Мюллера Handbuch der Physiologle des Menschen.
Дополнительными: Precis elementaire de Physiologie par F. Magendie; Lehrbuch der Physiologie des Menschen v. Valentin; Lehrbuch der Physiologie v. R. Wagner. Студентам рекомендую в руководство физиологию Филом афитского. Для пополнения и критики соображаюсь с физиологическими сочинениями Галлера, Бурдаха, Ришерана, Рудольфи, Триверана, Каруса, Чарлса Беля, Флуранса, Маршала, Галя, Лонже, Тидемана, Шванна, Рейхерта, Лёре, Дюже, Ляссенье, Келликера, Бланшара, Пуркинье, Бишофа, Бэра, Мильн-Эдварса, Гмелина, Либиха, Бертольда и т. д., для современности с периодическими изданиями, а именно с архивом Мюллера, Annales des Sciences naturelles, с записками академий наук Парижской, Берлинской, Петербургской и других по отделу естественных наук».
Таким образом не может быть речи о том, что Глебову оставались неизвестными новейшие работы по физиологии. Если же И. Т. Глебов действительно недостаточно обращал внимание студентов на работы И. Мюллера, то возможно потому, что философские взгляды Мюллера, примыкавшего к кантианству, должны были быть чужды материалистическому, «положительному», как тогда говорили, направлению, в котором был воспитан И. Т. Глебов.
Программа, о которой идет речь, заслуживает серьезного внимания историков физиологии и, безусловно, должна учитываться теми, кто пишет о И. Т. Глебове. Она интересна прежде всего своей трактовкой предмета физиологии человека. «Физиология, в обширном смысле, есть наука о целой натуре (т. е. природе. — С. М.), в тесном — наука о жизни вообще и, в частности, о жизни человека», — писал в ней И. Т. Глебов. Вслед за И. Е. Дядьковским Глебов не отделяет человека от остальной природы, но, напротив того, считает, что изучение физиологии человека должно основываться на изучении жизни всех форм органических тел. «Нет явления на земле столь сложного, — писал Глебов, — как жизнь человека. Она... соединяет в себе все главные видоизменения действия производительной природы. Эти видоизменения составляют отдельно существующие жизни на земле... Жизнь человека заключает в себе эти видоизменения жизни земной, как части, и включает сверх того в сферу свою, как существенную составную часть, ряд явлений, исключительно ему принадлежащих и характеризующих собственно жизнь человека — это жизнь психическую. ...Для удобнейшего изучения сложной жизни человека необходимо, — продолжал он, — предварительное изучение видоизменений ее в отдельности, в простоте, а каждое из них составляет предмет особой частной науки, требующей, в свою очередь, содействия других наук».
Если из этих положений Глебова еще нельзя сделать вывод о его эволюционном подходе к изучению физиологии челозека, то, во всяком случае, они ясно указывают на попытку сравнительно-физиологического анализа функций человеческого тела, на применение сравнительного метода.
Явно в духе Дядьковского И. Т. Глебов определяет и само понятие жизни. «Жизнь вообще на земле, — писал он, — есть само существование тела. Она определяется условиями двоякого рода: внутренними и внешними». Для познания физиологии человека Глебов считает основными, ибо из их частных знаний слагается, наконец, целое физиологическое знание», ряд наук. «Науки эти суть: физика, химия, минералогия, ботаника, зоология, сравнительная анатомия, включительно человеческая». В своей программе И. Т. Глебов специально, а также в каждом ее разделе попутно, говорит о химизме физиологических процессов, протекающих в теле человека. Что же касается метода преподавания, то из этой же программы видно, что И. Т. Глебов верно следовал теоретическим установкам И. Е. Дядьковского и известного русского физиолога-экспериментатора А. М. Филомафитского. «Метод преподавания: — читаем мы в программе Глебова, — первоначально излагается процесс теоретически, а потом поверяется опытом на живых животных. Каждый опыт описывается студентом. Описание читается в присутствии всех студентов; в случае затруднения одного в объяснении явления, спрашивается другой, третий и т. д. Кроме того, студенты сами, на 2-м полугодии делают опыты и описывают».
Эти же основные установки ярко прозвучали в речи И. Т. Глебова, произнесенной им в Московском университете в январе 1856 года. Он говорил в ней: «...чтоб внутренность человека сделалась для врача определительно светлою, чтоб тело человека стало для него, так сказать, осязательно прозрачным, для этого нужна физиология не теоретическая и отвлеченная, а физиология наблюдательная и опытная, и последняя не просто выученная из книги, а проверенная собственными наблюдениями и опытами. Но и этого мало. Врачу нужно, как я повторял несколько раз, обладать физиологиею, как наукою основанною на знании физики, химии и естественной истории и притом на знании их в такой глубине, подробности и с такою отчетностью, с какой позволяет и требует в настоящее время состояние их, чтобы он свободно, легко и верно мог разлагать каждое явление жизни человека на свои составные элементы, т. е. на часть его физическую, химическую, фитологическую, зоологическую и собственно антропологическую, и чтобы, таким образом, понимал ясно процесс каждого из этих элементов живого явления, видел прямо причину и обнимал сразу весь механизм его...
Без предварительного, глубокого изучения их, изучение физиологии невозможно, а затем невозможна и рациональная медицина. Нужно, необходимо врачу наивозможно более основательное знание сказанных наук, потому что эти науки объясняют натуру, свойства, действия и произведения тех физических условий и тех естественных законов, под влиянием которых человек развивается, растет, пользуется здоровьем, заболевает и опять выздоравливает. Тот, кто изучит эти науки, — утверждал И. Т. Глебов в своей речи, — изучит и будет знатьте естественные условия и законы, от которых зависит развитие, рост человека, полная жизнь его... Аузнавши эти условия стоит только подчинить их своей власти, чтоб уметь управлять ими по своему произволу; тогда, помощью их одних, можно будет управлять развитием, ростом и полною жизнью человека, равно как сохранением его здоровья и исцелением болезни. Но можно ли так подчинить эти условия своей власти? Конечно, можно...». В этой речи отчетливо видна поистине замечательная постановка И. Т. Глебовым вопроса о задачах физиологии, его глубокий, передовой взгляд на науку, ее возможности и назначение.
Одним из слушателей И. Е. Дядьковского в Медико-хирургической академии был К. Ф. Рулье, ставший впоследствии
выдающимся естествоиспытателем и просветителем, замечательным ученым-эволюционистом, чьи труды, созданные в додарвиновский период, намного опередили биологическую науку. Правда, Рулье в своих печатных трудах не упоминает Дядьковского, однако в его воззрениях много черт, роднящих его по духу с взглядами Дядьковского. И если это и не явилось результатом непосредственного влияния идей И. Е. Дядьковского, хотя есть все основания предполагать наличие в известной мере и прямой преемственности, то безусловно было отражением уровня, достигнутого русским естествознанием того времени и той атмосферы, в которой оно развивалось.
С. Я. Штрайх в биографии Н. И. Пирогова (1810—1881) указывает, и нам кажется не без оснований, на значение деятельности И. Е. Дядьковского в формировании будущего великого хирурга и анатома. Во всяком случае мы встречаем в воспоминаниях Н. И. Пирогова упоминания о Дядьковском.
Если еще учесть, что Дядьковский был деятельным членом Московского общества испытателей природы и Физико-медицинского общества и, следовательно, близко общался с многими русскими естествоиспытателями, то можно думать, что его влияние на развитие русских ученых еще не вполне выяснено. Возможно, материалы архивов этих научных обществ много прибавят к характеристике И. Е. Дядьковского. Известно, например, что в 1818 году в годичном заседании Физико-медицинского общества Дядьковский читал свою диссертацию. На этом же заседании была заслушана диссертация М. Г. Павлова. Из мемуаров Н. В. Беклемишева известно также о частых встречах И. Е. Дядьковского в начале 30-х годов с известным русским врачом Ф. И. Иноземцевым (1802—1869).
Даже значительно позднее, в 80-е годы идеи И. Е. Дядьковского еще служили специалистам-медикам для пропаганды «положительного», реалистического направления в науке. Так, Н. А. Митропольский в своих лекциях студентам Московского университета говорил: «Профессор Дядьковский один из. первых медиков России проводил материальное понятие о болезни, он был положительный мыслитель и медик-философ... Сущность болезней, по его мнению, состоит в материальном изменении организма». Он указывал, что Дядьковский пытался исследовать реальные процессы в организмах, «а не ту воображаемую сущность болезней «Wesen», которую в то время искали немцы» (там же). Изложив взгляды И. Е. Дядьковского на систему болезней, Н. А. Митропольский подчеркивал: «система его для нас тем особенно важна, что представляет самостоятельный труд русского медика в то время, когда в Германии медицина была под властью метафизики, а во Франции был в ходу витализм школы Монпелье. Дядьковский был против метафизического направления медицины в Германии и не увлекался французским витализмом; он проводил положительное направление в клинической медицине. Его система болезней не носит отпечатка ни французского витализма, ни германского супранатурализма. Система болезней Дядьковского содержит болезни, в основе которых лежат изменения живой материи организма».
Все эти свидетельства современников и факты о связях И. Е. Дядьковского с другими учеными того времени, а также упоминания о нем в литературе более позднего времени доказывают, что произведения Дядьковского не остались за семью печатями для русской науки.
Научная деятельность И. Е. Дядьковского далеко вышла за пределы узких вопросов медицины и оказала влияние на развитие многих представителей различных областей естествознания в России первой половины XIX века. Факты убеждают в том, что И. Е. Дядьковский был в первой трети XIX века широко известным, активным, энергичным и сознательным борцом против витализма в науке и идеализма в философии, выдающимся естествоиспытателем и врачом, сумевшим сгруппировать вокруг себя сторонников и последователей. Именно поэтому его творчество должно рассматриваться как важный этап в борьбе против идеализма в истории русской философии и как крупный шаг на пути к созданию материалистического представления об органической природе.
