Годы, когда Меншуткин учился в университете, были годами революционного брожения, годами мощных, невиданных по своему размаху выступлений студентов против произвола больших и малых начальников, против царского строя. Жизнь русских университетов была основана на ультрареакционном уставе 1835 года, который был пронизан знаменитым пришибеевским принципом «тащить и не пущать» — за малейшую провинность студенты попадали в карцер. В последнее десятилетие царствования Николая I университеты по своему духу мало чем отличались от солдатских казарм. Жестоко подавлялся всякий намек на свободную мысль. Начальство денно и нощно следило, чтобы «крамола» не просочилась в университет, оно беспощадно искореняло из преподавания все несогласное «с учением православной церкви или с образом правления и духом государственных учреждений» [5, стр. 27]. Петербургский университет в те времена являлся вотчиной царского вельможи М. Н. Мусина-Пушкина, который приобрел печальную известность своими солдафонскими замашками и крайней грубостью в обращении не только со студентами, но и с профессорами. По воспоминаниям современника, этот сановный чиновник «почитал себя полным и безаппеляционным начальником студентов, ревниво охраняя их от всякого другого влияния и толькр по необходимости допуская профессоров к их обучению и экзаменованию» [6].
После смерти Николая I в русском обществе пробуждаются надежды на обновление всего общественного строя. В стране начинают помышлять о глубоких реформах, и, в первую очередь, об отмене крепостного права. Крымская война беспощадно обнажила все язвы самодержавия, она показала, как глубоко назрела потребность в коренных экономических преобразованиях. Повсеместно стали раздаваться смелые призывы к действию, на страницах журналов и газет все чаще начали печататься страстные публицистические выступления. Цензура растерялась: никто не знал, о чем можно и о чем нельзя говорить и писать.
Свежим ветром подуло и в старых стенах Петербургского университета. Прежде всего был отменен Николаевский указ о жестком лимитировании приема в университеты. По образному выражению одного историка, «двери университета гостеприимно распахнулись, и масса молодежи, давно ждавшая переступить порот этого святилища наук, хлынула в него живой и сильной волной» [6]. Если при Николае I число студентов ограничивалось несколькими сотнями, то уже в 1859 г. оно перевалило за тысячу. В 1861 г. в Петербургском университете насчитывалось свыше 1500 студентов.
Попечителем Петербургского учебного округа в конце 50-х годов назначается князь Г. А. Щербатов, известный своими либеральными взглядами. Ему принадлежала решающая роль во всех вопросах университетской жизни, и он воспользовался своей властью, чтобы сделать много полезного. Для облегчения материального положения неимущих студентов создается касса взаимопомощи, руководимая советом депутатов от студентов всех факультетов. Прогрессивные профессора охотно помогали кассе — они бесплатно выступали в университете с публичными лекциями, доход от которых поступал целиком в ее распоряжение. Студенты организовали собственную библиотеку, которая управлялась их выборным органом. Наконец, начали издаваться студенческие сборники, в которых печатались не только научные работы студентов, но и широко освещалась внутренняя жизнь университета, затрагивались вопросы, волновавшие студенческую молодежь. Печатный орган студентов редактировался избранными ими наиболее авторитетными товарищами. Редакция сборников являлась одной из самых активных организаций студенческой общественности. В университете стали регулярно устраиваться сходки, на которых обсуждались злободневные вопросы и избирались депутаты для управления студенческими организациями. Хотя такие сходки официально не были разрешены, но теперь на них смотрели сквозь пальцы.
Однако главная перемена в университетской жизни состояла в том, что стало довольно широко применяться освобождение студентов от платы за обучение. Благодаря этому состав студентов несколько демократизировался — появилось заметное количество разночинцев. Общественно-политическая атмосфера той эпохи откладывала свой отпечаток на весь характер жизни студенчества. Студенты очень чутко реагаровали на всякое проявление произвола, они остро воспринимали любую несправедливость и гневно протестовали против малейших попыток ущемить их права. По горькому признанию консервативных профессоров, «студент в России является уже не учащимся, а учителем общества; последнее смотрит на него с некоторой гордостью и некоторым уважением. В глазах многих студент представляет будущую надежду России» [5, стр. 29]. По словам видного революционера Н. В. Шелгунова, в начале шестидесятых годов Петербургский университет являлся «барометром общественного настроения».
В марте 1861 г. И. Д. Делянов, назначенный вместо князя Г. А. Щербатова на пост попечителя Петербургского учебного округа, решил регламентировать жизнь студенческой общины, ввести ее в «законную» колею. Он поручил разработать новые правила для студентов небольшой комиссии из университетских профессоров, в которой участвовали представители студенчества. Однако комиссия напрасно трудилась — разработанные ею правила были положены под сукно: их признали слишком либеральными.
Царь, напуганный распространением среди студентов вольнолюбивых настроений, издал 31 мая 1861 г. указ об «основных началах», определяющих устройство университетов. «Основные начала» предусматривали, что студенты, находясь вне университета, должны подчиняться наряду со всеми гражданами надзору полиции, а не университетским чинам, как это было до сих пор. Всякие студенческие сходки категорически запрещались, а также не разрешались любые объяснения с университетским начальством через выборных депутатов. Но самое страшное состояло в том, что освобождение от платы за обучение должно было ограничиваться только двумя студентами на каждую из губерний, входящих в состав Петербургского учебного округа. Если в 1859 г. из 1019 студентов было освобождено от платы 659, т. е. около 65%, то по новым постановлениям можно было освободить примерно 1 % от числа принимаемых студентов. Естественно, что царские «основные начала» вступили в острое противоре чие с надеждами и чаяниями студенческой молодежи. Для претворения в жизнь своей новой политики царь призвал новых деятелей. Министром народного просвещения назначается адмирал граф Е. В. Путятин. Узнав об этом назначении, один из самых реакционных профессоров Петербургского университета, ярый монархист А. В. Никитенко написал в своем дневнике: «Как можно делать министром таких людей, как граф Путятин? Ведь довольно поговорить с ним четверть часа, чтобы убедиться в его ограниченности. Неужели у избравшего его (речь «дет об императоре Александре II.— Авт.) так мало знания людей и знания государственных нужд, которым должны удовлетворять избираемые? Это непостижимо!» [7, стр. 20]. Генерал Г. И. Филипеон, кавказский «герой», отличавшийся, впрочем, больше по квартирмейстерской части, чем боевыми заслугами, неожиданно для самого себя получил пост попечителя Петербургского учебного округа. По меткому выражению А. И. Герцена, он сделался «евнухом императорского просвещения» [7, стр. 20].
Декларированные царским указом «основные начала» и деятели, призванные их осуществлять, внушали петербургскому обществу опасения, что новый учебный год начнется со студенческих волнений. Полиция разделяла эти опасения и заблаговременно начала готовиться к выступлениям студентов.
По предложению министра народного просвещения Совет университета, руководствуясь «основными началами», разработал своеобразный «кодекс», который регламентировал все детали студенческой жизни. Центральной фигурой в университете становится проректор, избираемый Советом из своей среды. На него возлагается «главное наблюдение за сохранением порядка и исполнением всех предписанных правил со стороны посещающих лекции» [8]. Особые дежурные чиновники (педеля), состоящие при проректоре, обязаны неустанно следить за поведением студентов. Любое распоряжение педеля студент должен немедленно и беспрекословно выполнять. За свои «проступки» студенты предаются особому университетскому суду, состоящему из избираемых Советом профессоров. В зависимости от степени «вины» университетский суд назначает различные наказания вплоть до «исключения из университета, с лишением права вступить вновь в какой-либо из русских университетов, о чем и посылаются извещения во все университеты» [8]. Несмотря на всю жесткость новых правил, министр народного просвещения адмирал Е. В. Путятин признал их все же недостаточными и самолично внес ряд изменений, которые еще более ограничили права студентов. Например, министр отменил предусмотренные правилами выборные студенческие органы. Отныне все должностные лица студенческих организаций должны назначаться проректором. По инициативе Путятина впервые вводились особые книжки — студенческие матрикулы, в которых были помещены «правила, которым обязан повиноваться студент во время нахождения его в стенах университета». Без предъявления матрикул вход в университет запрещался.
После окончательного утверждения новых, поистине драконовских правил Совету университета предстояло избрать проректора. Однако, когда Совет собрался на заседание, произошло нечто непредвиденное: никто из членов Совета не пожелал баллотироваться, так как благодаря новым порядкам, заведенным Путятиным, проректор превращался в «университетского полицеймейстера». Вследствие этого обязанности проректора пришлось возложить на чиновника, не имеющего никакого отношения к профессорской коллегии.
Наступил новый учебный год, но матрикулы еще не были напечатаны, и пришлось начать занятия без них. Студенты, съехавшиеся после летних каникул, ничего не знали о новых правилах, ничего не подозревали о правительственных мерах. По установившейся традиции студенты в первый же день нового учебного года собрались на сходку для обсуждения своих внутренних дел. Подоспевшие педеля предложили им немедленно разойтись и предупредили, что по новым правилам никакие сходки студентов впредь допускаться не будут. Так студенты впервые узнали о подготовленном для иих сюрпризе. Они ответили взрывом возмущения. Университет превратился в кипящий котел. В эти дни лекции почти прекратились, так как было мало желающих их посещать. Студенты приняли вызов властей — сразу же организовался негласный комитет, решивший всеми средствами бороться против новых порядков в университете.
С каждым днем атмосфера все больше накалялась. Возбужденные студенты с утра до вечера толпились в университете. Не успевала окончиться одна сходка, как начиналась другая. В университете распространялось воззвание, призывавшее крепче держаться: «Мы — легион, потому что за нас здравый смысл, общественное мнение, литература, профессора, бесчисленные кружки свободомыслящих людей... Нас много, более даже, чем шпионов... Главное — бойтесь разногласия и не трусьте решительных мер. Имейте в голове одно — стрелять в нас не смеют: из-за университета в Петербурге вспыхнет бунт» [5, стр. 32].
Чтобы студентам негде было собираться, университетское начальство распорядилось закрыть все аудитории. В субботу, 23 сентября 1861 г. студенты силой ворвались в актовый зал, в котором состоялась бурная антиправительственная демонстрация. Несмотря на уговоры перепуганного университетского начальства, сходка продолжалась очень долго и после нее студенты до позднего вечера не расходились.
Свидетелем студенческих волнений был Д. И. Менделеев, который в то время изо дня в день записывал в дневнике свои впечатления [9]. 23 сентября 1861 г. появились следующие строки, в которых взволнованно рассказывается о событиях, разыгравшихся в Петербургском университете: «Сюжет сегодняшней студенческой сходки. Хотели они в большой зале собраться. Заперта. Обошли по коридору и увидали дверь — ее выломали или по крайней мере надломили. Собрались массой, держали речь многие... После попечитель приехал и, рассерженный, долго расхаживал по зале со Срезневским (и. о. ректора.— Авт.), видел ералаш стульев, видел разломанные двери и тут, должно быть, решилась участь многих. Жаль, душевно жаль молодежи, погибнут многие» [10, стр. 171].
Среди студентов, наиболее активно участвовавших в движении, находился Николай Меншуткин, который был тогда уже на последнем, четвертом, курсе. Он находился в гуще всех событий, выполняя задания и поручения негласного комитета. В памятный день 23 сентября Николай пришел домой очень поздно: он одним из последних покинул университет, а потом зашел еще к товарищам из комитета. Несмотря на поздний час, дома никто не спал. Затаив дыхание, слушали его взволнованный рассказ о бурной студенческой сходке, о выступлениях студентов, о столкновениях с университетским начальством.
Когда Николай рассказывал домашним о событиях минувшего дня, он не знал еще самого главного — Путятин в этот же драматический день, вечером, приказал прекратить чтение лекций в университете впредь до изготовления матрикул и раздачи их студентам с подпиской от каждого из них, что новые правила будут неукоснительно выполняться.
Когда студенты явились в понедельник 25 сентября на занятия, они нашли двери университета наглухо заколоченными. В глаза бросалось громадное объявление о временном прекращении лекций. К 10 час. во дворе университета собралось около тысячи человек. Тут же на митинге решили отправиться на квартиру попечителя Г. И. Филипсона и потребовать от него объяснений. Студенческая демонстрация прошла по центральным улицам Петербурга и остановилась на Колокольной улице перед домом, в котором жил попечитель.
Когда студенты подошли к квартире Филипсона, его не было дома — он уехал незадолго до их прихода в университет. Попечитель, узнав в университете, что студенты отправились к нему на квартиру, поспешил домой и застал на Колокольной не только толпу студентов, но и роту стрелкового батальона, посланную на подмогу жандармам. Студенты предложили попечителю отправиться с ними в университет и там обсудить их требования. Филипеону пришлось согласиться, и его дрожки под «эскортом» студенческой демонстрации проследовали по Невскому проспекту к университету. Для переговоров с попечителем студенты избрали трех делегатов, которые потребовали от него ответа на следующие вопросы: «Почему закрыт университет и надолго ли? Почему их не допускают в студенческую библиотеку, которая есть их собственность?» Филипсон заявил, что лекции прекращены по личному распоряжению Путятина вследствие беспорядков и возобновятся через неделю, 2 октября, когда будут готовы и розданы матрикулы.
Событиям 25 сентября много места отведено в дневнике Д. И. Менделеева: «Опишу все сперва, что видел сам и слышал, потом и то, что узнал,— ведь этот день будет интересовать долго, о нем или будут плакать, когда грубая сила одолеет и возьмет верх..., или о нем будут радоваться и его петь, когда юное и свежее, прямое и чувствующее возьмет свое. Когда-нибудь да будет это... Мне тяжело за тех, кто погибнет за сегодняшний день... Нахожу там (перед зданием университета.— Авт.) толпу и в толпе... полицейских. Толстый квартальный увещевал их (студентов.— Авт.)... не делать скопища. Ему отвечали, что они узнать пришли, почему лекций нет, они затем и хотят собраться и потолковать... Все говорили ровно, спокойно... Везде народ, везде речь сб одном. Лица есть и веселые, и печальные, и трусливые. Солдаты говорят, слышал я, между собой: «а что мне они, не пойду я на них»... Их (студентов.— Авт.) было человек 1000... Все тихо. Только громко и ясно ораторствовали они. Любо было смотреть. Только все что-то сжималось, боялся за каждого из них. У калитки мужики рассуждали: «ну, брат, бунт», а другой: «так-то так, да баричи — толку не будет». Читай тут между буквами, что следует... Мы видели... жандармов... и все против кого же? Против безоружных, строго и тихо шедших людей. О, глупцы!.. Что-то грустное свинцом лежало — а вдруг задавят, думалось, и будет кровь и потом или убийство или жестокости и шагнет быт наш еще назад — глубоко назад» [10, стр. 172—174].
Описывая студенческую демонстрацию на Колокольной улице, у квартиры попечителя, Менделеев приводит интересные эпизоды: «Являются с другого конца солдаты, рота. Прибежали, потом идут ровным тихим шагом, делали какой-то прицел ружьем, стали, и рожок затрубил. Хотели эффект штыков испытать. Но дружное браво, ха-ха-ха отвечали на это, и рожок оборвался, храбрости убавилось. Солидно, славно. Это будет воспето. Это взойдет в поэмы, в оперы. Момент отличный, показывает он, что тут нравственная сила выше их штыков... Вздумали было сабли наголо. Смех... История встающей России началась. Этот день запишут и долго, долго будут помнить... И теперь посмотрите, что делают неспособные представители правительства. Они делают все, чтобы из такой демонстрации сделать бунт. Они нагоняют войско, они хотят крови... револьверы у всех заряжены... Глупцы неспособные. И у них-то вся сила. Несдобровать им» [10, стр. 178—179].
Вечером 25 сентября 1861 г. состоялось экстренное заседание Совета университета. На повестке дня стоял один вопрос — вопрос о матрикулах. Попечитель объявил, что по желанию министра предстоящая раздача матрикул должна производиться в торжественной обстановке самими деканами на заседаниях факультетов. Каждый студент, принимающий матрикул, будет приводиться к своеобразной присяге — обязываться честным словом подчиняться изложенным в нем правилам. «Таким образом,— фарисейски заключил Г. И. Филипсон,— отношения давших слово к начальству будут основываться на добровольном подчинении и уговоре» [7 стр. 14]. О каком «добровольном подчинении» могла быть речь, если отказывающиеся дать слово подлежали немедленному исключению из университета? После заявления попечителя начались дебаты. Давно уже старые стены университета не слышали таких бурных выступлений, таких горячих речей. Передовые профессора в резкой форме возражали против предложения Филипсона, подчеркивая, что они не желают выполнять чисто полицейские функции. Профессора с возмущением протестовали против того, что их заставляют навязывать студентам правила, которым они сами не сочувствуют и которые они считают совершенно неприемлемыми. Многие члены Совета категорически отказывались участвовать в церемонии раздачи матрикул. Попечитель заявил профессорам, что «государственная служба имеет свои требования, и что кто не хочет нести обязанностей ее, волен ее оставить». Несмотря на угрозы, предложение Филипсона провалилось — большинство профессоров голосовало против него. Разгневанный попечитель покинул заседание Совета. В тот же вечер дело о студенческой демонстрации в Петербурге обсуждалось сенатом.
Правительство не нашло лучшего выхода из создавшегося кризиса, как начать повальные аресты студентов. В ночь с 25 на 26 сентября были упрятаны за решетку те самые студенческие депутаты, которые были избраны для объяснения с попечителем и которым он лично гарантировал неприкосновенность. Вслед за ними в Петропавловской крепости очутились десятки студентов, «замеченных в подстрекательстве к беспорядкам». Правительство надеялось, что арестами «зачинщиков» оно запугает студенческую массу и предотвратит новые выступления. Но эти расчеты не оправдались. Репрессии вызвали взрыв возмущения прогрессивных кругов петербургского общества и сильное озлобление учащейся молодежи, которая была потрясена вероломством начальства во главе с попечителем.
27 сентября в университетском дворе с раннего утра собралась толпа студентов — более шестисот человек. Они бурно выражали свой протест против ареста товарищей и требовали их немедленного освобождения. Появившийся попечитель был встречен враждебными выкриками и недвусмысленными угрозами. Ему пришлось немедленно ретироваться. Дали знать военному генерал-губернатору, и он примчался во главе нескольких рот лейб-гвардии финляндского полка. Войска и жандармы оцепили университетский двор. Генерал-губернатор обратился к студентам с «отеческими» увещеваниями, но, убедившись, что они не производят должного впечатления, в угрожающем тоне предложил студентам немедленно разойтись по домам. Подчиняясь грубой силе, студенты покинули университетский двор. В этот же день Филипсон доносил министру: «Ворота университета заперты полицией, а в сенях поставлен сильный караул из регулярной пехоты».
Печальный финал драматических событий: в университете вместо профессоров — жандармы, а вместо студентов — солдаты. Угрозы властей мало действовали на взбудораженное, наэлектризованное петербургское студенчество. Не проходило дня без сходки перед закрытым университетом. Аресты продолжались. Петропавловская крепость была забита до отказа, и недаром на ее стенах появилась надпись, исполненная мрачного юмора: «Петербургский университет».
Наконец, в начале октября матрикулы были готовы, но тут возник вопрос: как раздать их студентам? После обсуждения различных вариантов власти приняли «соломоново решение» — разослать матрикулы по почте тем студентам, которые до объявленного в газетах срока пришлют по почте же прошение о выдаче им документа. В своих прошениях студенты должны особо указать, что они «принимают на себя обязанность исполнять изложенные в матрикуле правила». Студенты предупреждались, что все не приславшие в установленный срок прошения будут считаться уволенными из универтитета.
Как только в газетах появилось объявление университетского начальства, среди студентов поднялась новая волна возмущения. Взволнованные, они собирались по квартирам и обсуждали только один драматический вопрос: «быть или не быть», «брать или не брать матрикулы». Образовались две партии: «матрикулисты» и «антиматрикулисты». Не один раз собиралась молодежь и на квартире Николая Меншуткина, который убеждал всех и каждого не брать матрикулы, ни в коем случае не сдаваться, стоять на своем до конца! В один из первых дней октября Меншуткин домой не пришел... Обеспокоенные родные ждали его до поздней ночи, а чуть свет бросились в полицию. Здесь долго наводили справки, и, наконец, им сообщили, что Николай Меншуткин арестован и заключен в Петропавловскую крепость.
Из 1500 студентов Петербургского университета около 500 согласилось получить матрикулы. Университетское начальство, ликуя, поспешило объявить о возобновлении с 11 октября чтения лекций на всех факультетах и курсах. Однако победа начальства оказалась пирровой победой — из 500 «матрикулистов» на занятия явилось всего... 50 человек. Лекции были фактически сорваны.
На следующий день разыгрался заключительный акт студенческой драмы, которая потрясла всю мыслящую, свободолюбивую Россию. Мировая печать заговорила о грозовых раскатах в русской столице, о мужестве, героизме и духовной красоте русской молодежи. Отечественная пресса также широко отозвалась на студенческое движение в Петербурге. Вбт что писал корреспондент одной из столичных газет: «В этот день (12 октября.— Авт.) с 10 часов утра студенты, как принадлежащие к университету, так и выбывшие из оного за неполучением матрикул, начали стекаться к университетскому зданию, я перед главным входом его... образовалась в непродолжительном времени толпа до 160 человек.
При первом известии прибыл местный полицеймейстер и уговаривал собравшихся студентов разойтись, приглашая тех из них, которые имеют матрикулы, войти в университет. На убеждения полицейместера некоторые отвечали: одни, что вовсе не имеют матрикул, другие, что не взяли их с собой, и что намерены остаться на месте для совещания о своих делах. Тогда полицеймейстер окружил собравшихся... городовыми и донес о случившемся обер-тюлицеймейстеру. По приезде обер-полицейместера окруженным студентам вновь предложено было разойтись, но они... не послушались... Обер-полицеймейстер послал за жандармами и за тремя взводами пехоты для составления конвоя. По прибытии этих частей войск студенты, окруженные городовыми и взводом жандармов, введены были на университетский двор, и здесь составлен им список... При выходе арестованных на улицу другая толпа, также состоявшая из уволенных из университета студентов, приветствовала их криками... Толпа студентов, столь явно выразившая сочувствие к своим товарищам, была также арестована, в числе около 100 человек, и вместе с прежде арестованными отправлена в крепость (Кронштадтскую.— Лег.) для дальнейшего разбирательства, которое возложено на особую комиссию» [11].
Д. И. Менделеев записал в своем дневнике 12 октября: «Выводят студентов, окруженных огромным количеством солдат... Стоящие вблизи студенты прощай кричат, машут платками. Те отвечают тем же. В это время, о срам и мерзость, ведь и с преступниками позволено прощаться — наскакивает сперва один взвод, потом другой взвод жандармов — топчет, давит, рубит, окружает. Это дело двух секунд. Три или четыре раненых. Недоставало крови — теперь она на них лежит пятном, которого не смоют... Отчаяние берет. Режут, топчут — сила физическая велика их, наша ничтожна... России грозит опять надолго темень, а свет, казалось, стал сиять...» [10, стр. 190], Запись заканчивается следующими словами: «Скверное время, низкое время — все чахлое какое-то, кроме молодежи. Цветите вы, цветите».
Да, молодежь шестидесятых годов вполне заслужила теплое чувство Д. И. Менделеева. Даже те из студентов, которые пошли на компромисс со своей совестью и согласились взять матрикулы, в день 12 октября проявили товарищескую солидарность. Университетский двор покрылся клочьями бумаги — это все, что осталось от злополучных матрикул. Десятки студентов рвали их на глазах взбешенного начальства.
Оставшиеся на свободе студенты бойкотировали университет, и он влачил жалкое существование, о чем свидетельствуют лаконичные записи в дневнике Д. И. Менделеева:
«30 октября. Отправился... в университет. Пусто, грустно.
4 ноября. Был в университете — нет никого — там точно гроб — право.
11 ноября. Узнал, что студенты не думают ходить к нам, пока дело (т. е. дело арестованных студентов.— Авт.) не решится» [10, стр. 194—196].
Агония университета продолжалась до 20 декабря, когда, наконец, последовало «высочайшее повеление» о его закрытии впредь до пересмотра университетского устава. Тогда же был уволен в отставку незадачливый министр народного просвещения адмирал Е. В. Путятин.
Правительство назначило особую комиссию для рассмотрения дела о студенческих «беспорядках». Следствие продолжалось около двух месяцев. И все это время петербургское прогрессивное общество было охвачено чувством тревоги, беспокойства за судьбу студентов, заключенных в царские казематы.
Наконец, 4 декабря 1861 г. участь арестованных была решена. Желая успокоить общественное мнение, власти довольно милостиво обошлись со своими юными «пленниками». Пять «главных зачинщиков» были высланы в отдаленные губернии, 32 студента исключены из университета и отданы на поруки родственникам. Им разрешалось остаться в столице под гласным надзором. В отношении остальных ограничились «строгим внушением».
Среди исключенных студентов оказался и Николай Меншуткин. Однако ему все же удалось окончить университет весной 1862 г. Это объясняется тем, что у него, студента 4 курса, все переходные экзамены были сданы и поэтому ему разрешили держать выпускные экзамены на правах вольнослушателя. Хотя университет был закрыт, но для приема экзаменов от оканчивающих был учрежден специальный «испытательный комитет».
