Указание Тимирязева на качественные особенности живых организмов — постоянный обмен веществ, наследственность и ее изменчивость, целесообразность организации живых существ — показывает, что он был далек от механистического отождествления живого и мертвого.
Признавая единство органических форм, Тимирязев в то же время настойчиво проводит мысль об их качественном отличии друг от друга. Он пишет, что. эволюционное учение, доказав единство органического мира, ни на йоту не сблизило его полюсы. «Человек остался человеком, а протоплазма — протоплазмой. И, наконец, кто же сказал, что все проявления сложного должны встречаться и в простом?». Таким образом, Тимирязев категорически возражает против попытки свести сложное к простому, высшее к низшему.
Тимирязев с негодованием отводит от себя обвинение Фа-минцына в том, что он якобы стирает грани между различными типами организмов. Обращаясь к Фаминцыну, Тимирязев говорит: «... Я не только никогда не смешивал березы с человеком, но даже укорял своих противников за такие скачки и за произвольное навязывание такого легкомыслия представителям строгой науки». Говоря о качественных различиях между животными и растениями, Тимирязев указывает на способность растений синтезировать органические вещества, тогда как животные могут лишь усваивать и перерабатывать уже готовые органические соединения. Велико различие между ними и в том, что животные выбрасывают значительную часть поглощенных ими азотистых веществ, тогда как растения проявляют здесь замечательную экономию. Различие в обмене веществ находит свое отражение и в различии анатомического строения животных и растений. Пища растений легко подвижна (газы, кристаллоиды), поэтому само растение может быть неподвижным. Пища животного мало подвижна (труднорастворимое или нерастворимое коллоидное вещество), поэтому животное вынуждено идти ему навстречу. Для этого ему необходимы органы хватания, органы движения, органы чувств и координирующая их деятельность нервная система, которые отсутствуют у растения.
Тимирязев указывает на огромное многообразие и качественные отличия между видами также и внутри животного и растительного мира. Он пишет, что идеи единства типа и постепенности верны лишь в общих, широких чертах, что лестница органических существ представляет собой крутые ступени. К вопросу о единстве и многообразии, о прерывности и непрерывности органического мира Тимирязев возвращается неоднократно. Факт единства целого при фактической разрозненности частей он называет «антиномией», внутренне присущей объективному миру. «Причина этого противоречия, — пишет Тимирязев, — заключалась в противоречии, представляемом самой природой».
Глубокое понимание Тимирязевым специфики различных форм движущейся материи, указание на диалектически противоречивую связь единства и многообразия предметов и явлений в природе убедительно показывают нам, что, несмотря на неточности терминологии, которые свидетельствуют лишь о наличии некоторых пережитков механицизма, назвать Тимирязева механистом было бы совершенно необоснованным.
Тимирязев не ограничивается простым наблюдением, простой констатацией всеобщих связей, присущих явлениям природы. Он считает необходимым установление внутренних законов, обусловливающих связь между ее отдельными явлениями. Особое внимание он уделяет «закону причинности, лежащему в основе всех наших представлений о естественных явлениях». Тимирязев ведет беспощадную борьбу против утверждения виталистов, «будто обычная причинная точка зрения положительной науки недостаточна для объяснения всех вопросов, предъявленных физиологией, что имеется еще известный остаток явлений, для объяснения которых необходимо вернуться к телеологической, финадиетической точке зрения».
В своих возражениях Лоджу, который, по словам Тимирязева, виляет по отношению к витализму, то отмахиваясь, то признавая его, Тимирязев ссылается на замечательные физиологические исследования И. П. Павлова. «Павлов, — пишет он, — устраняет беспричинные явления».
Тимирязев показывает, что беспричинных явлений в природе не существует и поэтому наука не может допускать их существования. Наука только тогда становится подлинной наукой, когда она выясняет причины явлений: именно поэтому дарвинизм возвел биологию на ступень науки. «Только знание причины явлений, — говорит Тимирязев, — дает человеку в руки и средство управлять ими. А находить причину явлений нас учит только опыт». Тимирязев значительно углубляет дарвинизм, вскрывая материальные причины изменчивости. Он прямо пишет о существовании причинной связи между органической формой и условиями, в которых она образуется.
В связи с вопросом о целесообразности органических форм Тимирязев указывает на необратимость причинной связи, на то, что следствие (целесообразность) не может быть причиной своей причины (новообразование). Но всякое следствие является причиной какого-то третьего явления, им вызываемого. Вместе с телеологическим объяснением происхождения целесообразности ссылкой на «конечную причину» Тимирязев критикует также и механистическую попытку объяснить совершенство организмов простым случаем. Тимирязев указывает, что принцип естественного отбора дает явлениям целесообразности третье разрешение — не слепой случай и не конечную причину.
В связи с этим Тимирязев высказывает свою точку зрения на вопрос о случайности и необходимости. Трактовка им этого вопроса весьма показательна для его исторического метода, как перехода от стихийной диалектики к сознательному применению материалистической диалектики в естествознании.
Идеалисты и метафизические материалисты решают вопрос о соотношении случайности и необходимости в корне неверно. Одни из них признают только случайность, отрицая объективную закономерность в природе и обществе. Другие провозглашают только необходимость, совершенно отрицая случайность; в результате необходимость принижается до уровня случайности. Некоторые, отрицая случайность, пытаются опереться на идеальные, божественные законы, которые управляют якобы косной, инертной материей. Так или иначе все эти направления по существу отрицают объективную закономерность, внутренне присущую самой материальной действительности.
Только марксистская философия решает вопрос о случайности и необходимости до конца правильно. Она признает объективный характер обеих этих категорий, причем случайность и необходимость рассматриваются не как нечто самодовлеющее и исключающее друг друга. Случайность, — только форма проявления необходимости и ее дополнение. Тимирязев весьма близко подошел к такому пониманию случайности и необходимости.
Вначале, впервые излагая теорию Дарвина (1864), Тимирязев в трактовке случайности и необходимости следует за автором эволюционной теории, который не смог подняться до правильного понимания отношения между случайностью и необходимостью. Между тем, стихийно, помимо своего сознания,, не называя вещи своими именами, именно Дарвин нанес сильнейший удар старому, метафизическому взгляду, противопоставляющему эти категории. Об этом Энгельс писал: «...Дарвинова теория является практическим доказательством гегелевской концепции о внутренней связи между необходимостью и случайностью». Но прямые высказывания Дарвина о случайности и необходимости выдержаны в духе механистического детерминизма. Для него случайное означает беспричинное.
В своей книге «Чарлз Дарвин и его учение» Тимирязев вслед за Дарвином отрицает случай на том основании, что невозможно действие без причины. «Но что такое случай? Пустое слово, которым прикрывается невежество, уловка ленивого ума. Разве случай существует в природе? Разве он возможен? Разве возможно действие без причины?». Точно так же в своей докторской диссертации «Об усвоении света растением» (1874) он продолжает отрицательно относиться к признанию случайности, утверждая, что допущение элемента случайности даже оскорбляет логику. Так же и в «Жизни растения» (1876) Тимирязев пишет, что случайных, в буквальном смысле слова, явлений наука не может допустить. «... Случайным, — пишет здесь Тимирязев, — мы называем его только, пока его необходимая причина для нас скрыта».
Определение случайности здесь идет по линии механистического детерминизма. Но Тимирязев не остановился, подобно Дарвину, на этой метафизической точке зрения. Уже в 80-х годах в ходе полемики с метафизиками-идеалистами — Данилевским, Страховым, объявившими войну дарвинизму, Тимирязев значительно уточняет свое понимание случайности. Данилевский пытался опровергнуть дарвинизм на том основании, что он якобы целиком зиждется на случайности, которой в природе, по его мнению, не существует. Критику этого положения Данилевского Тимирязев в своей публичной лекции «Опровергнут ли дарвинизм?» (1887) ведет по двум направлениям. Во-первых, он показывает, что процесс естественного отбора — не простая случайность, а вполне закономерный, необходимый процесс. Во-вторых, Тимирязев доказывает несостоятельность механистического отрицания объективного существования случайности в органической природе. Он пишет, что закономерное развитие органической жизни не только не отрицает случайности, но, наоборот, имеет в своей основе бесчисленное множество случайностей. Объективность случайности в органической природе доказывается им на том основании, что она имеет место и в неорганической природе и в обществе.
«Найдется ли какой-нибудь сложный механический процесс, дающий вполне определенный, вперед вычисляемый результат, и не представляющий при более глубоком анализе, при рассмотрении в другом масштабе целого хаоса случайностей? Когда сельский хозяин в своей сортировке отделяет одни семена от других, пользуется ли он определенным механизмом или только игрой случайностей? Когда химик отделяет на фильтре твердый осадок от жидкости, пользуется он механизмом или случайным явлением? Конечно, и да и нет. Каждый из этих процессов является и определенным механизмом, и хаосом случайностей, смотря по тому, с какой точки зрения мы себе представим явление. Проследите, что происходит с каждым мелким зернышком в сортировке, какой путь оно опишет, пока дойдет до отверстия в сетке, сколько раз проскользнет мимо, а может быть, так и ухитрится уйти, спрятавшись за крупными. Или эта частица раствора, которая должна пройти через фильтр и упорно засела в осадке, не доказывает ли она, что вся операция фильтрования основана яа случайности? Но попытайтесь убедить химика, что все его анализы основаны на случае, и он, конечно, только встретит смехом такое философское возражение. Или, еще лучше, убедите человека, садящегося в поезд Николаевской железной дороги, с расчетом быть завтра в Петербурге, — убедите его, что эта уверенность основана на целом хаосе нелепейших случайностей. А между тем с философской точки зрения это верно. Какая сила движет паровоз? Упругость пара. Но физика нас учит, что это только результат несметных случайных ударов несметного числа частиц, носящихся по всем направлениям, сталкивающихся и отскакивающих и т. д. Но это далеко не все. Есть еще другой хаос случайных явлений, который называют трением. Вооружимся микроскопом, даже не апохроматом, а идеальным микроскопом, который показал бы нам, что творится с частицами железа там, где колесо локомотива прильнуло к рельсу. Вон одна частица зацепилась за другую, как зубец шестерни, а рядом две, может быть, так прильнули, что их не разорвать, вон третья оторвалась от колеса, а вон четвертая — от рельса, а пятая, быть может, соединилась с кислородом и, накалившись, улетела. Это ли не хаос? И однако из этих двух хаосов, — а сколько бы их еще набралось, если бы посчитать! — слагается, может быть, и тривиальный, но вполне определенный результат, что завтра я буду в Петербурге.
Итак, мы вправе называть естественный отбор механизмом, механическим объяснением не потому, чтобы в основе его не лежало элементов случайности, а наоборот, потому, что в основе всякого сложного механизма нетрудно найти этот хаос случайностей». Дальше Тимирязев пишет, что все в мире проявляется внешне как хаос случайностей, и это не мешает закономерному течению всех процессов. Солнце, каким его представляет современная астрономия, — это хаос случайностей. И все же солнечная система движется по вполне определенным, строгим законам. История общества — вполне закономерный процесс — также складывается из бесчисленных случайностей, которые мы называем человеческими побуждениями и страстями. Следовательно, нет никакого основания отрицать объективный характер случая, его связь с закономерностью также и в органической природе.
Указывая на объективный характер случайности, Тимирязев говорил не о простом хаосе случайностей, лишенном необ-хрдимых связей и закономерностей, а о законах, проявляющихся через массу случайностей. Тимирязев неоднократно Подчеркивал объективный характер закономерностей природы и в то же время показывал, что закономерные процессы складываются, осуществляются через массу случайностей. «Органический мир, — говорит Тимирязев, — управляется железным законом необходимости; все бесполезное и вредное заранее обречено на смерть».
