Средневековая схоластика и в особенности «труды» Фомы Аквинского получили ныне особенно широкое распространение в человеконенавистнической философии англо-американских реакционеров. В США издаются даже специальные философские журналы под названиями «Новая схоластика», «Фомист» и др. Начало этого ретроградного движения разлагающейся буржуазной философии вспять к средневековью было подмечено еще К. А. Тимирязевым. «Философия этого схоластика (Фомы Аквинского. — Г. П.), — писал он, — в недавнее время вновь распространяется под названием «томизма». Центром этой пропаганды является клерикальный университет Лувена. Некоторые шотландские последователи этого учения (например, А. Томсон — зоолог) развивают, даже в изданиях, предназначенных для широкого распространения в народе, такое воззрение: „Наука не в состоянии ничего объяснить... объяснять может только метафизика; а где бессильна даже метафизика, на помощь ей приходит теология". Этот „неосхоластицизм" или, попросту, „неообскурантизм" глубоко враждебен науке. Для нанесения ей наибольшего вреда противники ее нередко принимают на себя ее личину... Борьба с этими противниками современной науки и их явными и тайными сторонниками составляет одну из очередных задач современной науки».
Мы уже видели, что Тимирязев подчеркивал идейную связь антинаучной философии махизма с субъективным идеализмом Беркли. Он считает реакционным призыв многих буржуазных философов и ученых вернуться к Канту. Правда, в сочинениях Тимирязева мы найдем и сочувственные отзывы о Канте, но это относится, как говорит сам Тимирязев, к «Канту № 1», а не к «Канту № 2». Тимирязев считает заслугой «Канта № 1» его механистическое, каузальное объяснение происхождения солнечной системы, но он указывает на ложность утверждения Канта, будто бы в органической природе, в отличие от неорганического мира, невозможно естественное объяснение присущей ей целесообразности, будто бы здесь необходимо прибегнуть к помощи так называемых «конечных причин». Через свое учение о «конечных причинах» Кант, по мнению Тимирязева, вступает в преддверие теологии. Тимирязев видит особую заслугу Ламарка в том, что тот нашел в себе мужество «отрешиться от предвзятых идей, навязанных науке теологами и философами (даже такими, как Кант)».
Тимирязев видит, таким образом, идеалистический характер философии Канта. Но он допускает ошибку, резко противопоставляя «Канта № 1» «Канту № 2», т. е. Канта «до-критического» «критическому». На самом деле второй, как известно, лишь усилил реакционно-идеалистические черты, уже имевшие место у первого.
Тимирязев отвергает как не имеющее ничего общего с наукой утверждение Гегеля, будто «только дух имеет историю, а в природе все формы одновременны». Тимирязев указывает на «неверность попыток видеть в Гегеле одного из предтечей современного эволюционного учения, тогда как для него эволюционировали только идеи, реальная же эволюция организмов представлялась ему абсурдом».
Тимирязев характеризует Гегеля и Шеллинга как «самих глав современного метафизического движения». В своей статье о Пастере он критикует схоластическую попытку последователей Гегеля строить всю систему, исходя исключительно из разума, игнорируя изучение самой материальной действительности: «А те, кто все еще полагают, что intellectus sibi permissus может с пользой громоздить системы над системами и, в витиеватых или неуклюжих периодах, что угодно опровергать, что угодно доказывать, — пусть поучатся у него (Пастера. — Г. П.), что значит, на языке точной науки,, это слово доказать».
Тимирязев, как мы уже видели, высоко ценит Белинского-за то, что тот «выпутался из сетей гегельянства», Герцена — за то, что он не остановился на гегельянщине, как другие члены его кружка.
Точно так же, как и Чернышевский, который писал, что «Шеллинг — представитель партии, запуганной революциею, желавшей восстановить феодальное государство...», Тимирязев вскрывает классовую сущность немецкой идеалистической философии. Так, давая отповедь известному эпигону гегельянства — Штраусу, Тимирязев показывает, что вся его философия есть не что иное, как апология кумира прусского юнкерства — Бисмарка.
Особенно резкой критике Тимирязева подвергаются реакционные буржуазные философы — Шопенгауэр и Ницше, сочинения которых явились одним из идейных источников идеологии фашизма. «Философию» Шопенгауэра и Ницше он считает не чем иным, как одурманиванием голов. Тимирязев высмеивает Московское психологическое общество за то, что там «чествование метафизика Шопенгауэра состоялось с подобающей помпой». Тимирязев переводит на русский язык статью Больцмана, в которой Шопенгауэр характеризуется как бессмысленный и невежественный философ, размазывающий глупости и набивающий головы пустопорожней болтовней.
Но Тимирязев не ограничивается этой характеристикой. Он считает, что Шопенгауэр не только бессмысленный и невежественный философ, но и заклятый враг всего прогрессивного,, ярый защитник интересов своего класса — буржуазии. Показав классовый смысл философии Ницше, Тимирязев пишет: «Отсюда понятно, что люди настоящего, торжествующее мещанство, ставят на пьедестал философа, обнимающего в своей ненависти и демократию, и науку. Не знаю, по какому недоразумению принято считать Ницше бичом буржуазии, когда его учение осуществляет самые сокровенные ее вожделения... Что бы ни говорили, а, несмотря на свою кажущуюся оригинальность, Ницше не ушел от рокового влияния своей среды и времени...».
Заумным, схоластическим домыслам идеалистов Тимирязев противопоставляет здравые философские воззрения ученых и мыслителей — материалистов. Привлекая большой фактический материал из истории философии и науки, Тимирязев показывает, что прогрессивные идеи материалистов прошлого сыграли важную роль в развитии современного научного мировоззрения. В то же время он отмечает и ограниченность их взглядов.
Из материалистов античного мира в сочинениях Тимирязева упоминается Эмпедокл. Тимирязев подвергает критике его метафизическое понимание случайности как якобы единственного источника изменений в природе. В противовес Эмпедоклу Тимирязев доказывает, что наличие случайности не отрицает закономерности. Слепым случаем нельзя объяснить целесообразность органического мира, как это делает Эмпедокл.
Наиболее яркими фигурами эпохи Возрождения Тимирязев считает Эразма Роттердамского и Джордано Бруно. Говоря о непрекращающейся в истории борьбе двух сил — сил реакции и прогресса, Тимирязев в 1907 г. пишет: «Последний год истекшего столетия отмечен двумя годовщинами — рождения Гутенберга и мученической смерти Джордано Бруно. Не символично ли это совпадение? Не наводит ли оно нас на мысль о борьбе двух сил, орудиями которых были костер и книга. Которое из них было сильнее, страшнее и победоноснее вначале? Костер задушил голос Бруно, исторг отречение Галилея, вынудил малодушие Декарта. А что он боролся против книги, не доказывает ли этого тот факт, что еще долго после того, как палач перестал возводить на костер мыслителя, он продолжал бросать в огонь его оружие — книгу. Но победила книга».
Особенно высокой оценки Тимирязева удостоились те философы, которые требовали отказа от пустых умозрительных упражнений схоластов и обращения к опытным наукам. Важную роль в этом отношении Тимирязев придает деятельности Роджера Бэкона. Книгу Р. Бэкона «Большой труд» («Opus majus») Тимирязев называет изумительной. Он ценит Р. Бэкона как борца за научные знания. Тимирязев характеризует его как человека, который вполне понял значение науки.
Однако, пишет Тимирязев, голос первого Бэкона был бессилен против теолого-метафизического союза церкви и схоластики.
Гораздо большую силу приобрели защита и требования опытного знания в трудах его однофамильца — Фрэнсиса Бэкона, жившего почти на 400 лет позднее. «Scientia est potentia, провозгласил, если не законодатель, то герольд, глашатай новой научной эры — Бэкон».
Более всего ценит Тимирязев требование Ф. Бэкона строить знания из опыта, из данных активного воздействия человека на природу. Сильную сторону Бэкона он усматривает в его попытке преодолеть разрыв между теорией и практикой: «В третьем афоризме своей бессмертной книги (имеется в виду «Новый органон». — Г. П.) Бэкон раз навсегда устраняет эту ходячую антитезу между теорией и практикой — между знанием и властью человека над природою. Что в теории причина, то средство для практики. Только знание причины явлений дает человеку в руки и средство управлять ими. А находить причину явлений нас учит только опыт».
Тимирязев указывает, что Бэкону и Галилею принадлежит заслуга провозглашения новой эры в истории не только той или иной науки, но и всего умственного склада человечества. У них было немало предшественников и современников, боровшихся за действительную науку, — Коперник, Везалий, Сервет, Джильберт, Кеплер и др., но «самым оригинальным и плодотворным представителем этого умственного брожения, — говорит Тимирязев, — был, конечно, этот „крутобровый Верулам», „Instaurator Artium" („обновитель искусств")...».
К Бэкону, так же как и к другим мыслителям прошлого, Тимирязев обращается не в порядке простой исторической справки, — обращаясь к прошлому, он выступает как непримиримый и страстный борец за истину. Тимирязев пишет, что подобно тому, как Бэкон, Галилей, Ньютон требовали в свое время очистить физику от метафизики, так и теперь насущная задача современного естествознания заключается именно в борьбе против поползновений метафизики найти лазейку в область положительного знания. Критикуя виталистов, Тимирязев указывает, что измышляемые ими «жизненная сила», «энтелехия» и т. п. «так же бесплодны, как и конечные причины старой философии, так что Бэкон с равным правом мог бы сказать о первых, что сказал о последних: они подобны весталкам, посвященным божеству и бесплодным».
В мемориальном музее К. А. Тимирязева сохранилась книга Бэкона «Новый орган», издания 1895 г., с многочисленными подчеркиваниями, заметками и выписками Тимирязева. Тимирязев подчеркивает, в частности, мысль Бэкона о том, что цель нашего познания заключается в том, чтобы «начертить в уме человеческом изображение, копию со вселенной, и притом такой вселенной, какая существует в действительности», и ставит на полях NB. На вкладыше в книге Бэкона Тимирязев пишет: «Главная задача философии — гнуть природу на пользу человека», и еще: «Задача — власть над природой». Все эти пометки и выписки Тимирязева свидетельствуют о том, что особенно импонирует Тимирязеву у Бэкона.
