Тимирязев видит всю несостоятельность попытки мендель-янцев дать объяснение явлению доминирования с точки зрения хромосомной теории наследственности. Когда Бэтсон в своей книге «Mendel's principles of heredity» вынужден признать, что менделизм не может объяснить, почему один и тот же признак оказывается то доминантным, то рецессивным, Тимирязев пишет на полях: «То-то. Тупик».
Тимирязев делает попытку физиологического объяснения причин доминирования желтого цвета при скрещивании желтого и зеленого гороха: «Весьма вероятно, что способность,. например, желтого цвета вытеснять зеленый принадлежит не самому желтому пигменту, а третьему, постоянно его сопровождающему телу. Зеленый цвет превращается в желтый от действия кислоты. Если допустить, что желтый горох обязан этим цветом присутствию кислоты, то этим объясняется и превращение зеленого от примеси к нему вещества желтого».
Наиболее полный критический разбор схоластических измышлений Бэтсона и других мендельянцев Тимирязев дает в статьях: «Из научной летописи 1912 г. (Отповедь виталистов и отбой меидельянцев)» и «Из летописи науки за ужасный год», опубликованных в VII томе его сочинений. Последняя статья посвящена критике речи Бэтсона на съезде Британской ассоциации, состоявшемся в 1914 г. в Австралии. Речь Бэтсона, как и всегда, отличалась крайней бессистемностью, отсутствием руководящей идеи. «Связующим цементом, — говорит о ней Тимирязев, — служило только не покидающее его желание доказать несостоятельность на этот ра* не только дарвинизма, но и вообще эволюционного учения».
Бэтсон лицемерно хвалит Дарвина за приведение «широкого «вода фактов», но тут же обвиняет его в недостаточности «философского авторитета». Он клевещет на Дарвина, называя его систему телеологической. Тимирязев с возмущением отвечает на это: «Болван! Любой гимназист знает, что Дарвин не имел ничего общего с Панглоссом — идиотская передержка».
Разоблачая Бэтсона, Тимирязев пишет: «Бэтсон снова прибегает к своему излюбленному приему, который Щедрин так метко характеризует: „если сознаешь в себе какой-нибудь порок — припиши его непременно своему сопернику. Почтенный сын клэрджимена, выступивший с первого же своего шага (в эпиграфе к своей первой книге) не только телеологом, но и креационистом, называет Дарвина телеологом и Панглоссом, вполне сознавая, что вся причина его ненависти к Дарвину лежит именно в том, что тот навсегда покончил с защитниками телеологии и креационизма».
Тимирязев ловит Бэтсона на его попытке незаметным образом отречься от своей прежней точки зрения, будто вскрытые Менделем результаты скрещивания гороха составляют универсальный закон. Из одной крайности Бэтсон ударяется в другую, утверждая, что более обычный результат скрещивания заключается в образовании формы, средней между чистыми формами родителей. «Этим категорическим заявлением, — говорит Тимирязев, — ... бэтсоновское мендельянство упраздняется, сдается в архив излюбленный случай в учении, обязанный своим происхождением упрямству ограниченного, фанатического человека, в течение длинного ряда лет утверждавшего прямо противоречившее подавляющему числу фактов и — что еще изумительнее — находившего последователей и поклонников».
Признание Бэтсоном наличия средних форм, получающихся при скрещивании, произошло не спроста. Бэтсон решил доказать этим, что получение средних форм является преобладающим источником наблюдающейся в природе изменчивости. Кроме изменчивости через усреднение, Бэтсон признает еще только изменчивость через потерю ранее существовавших Признаков — его пресловутая теория «отсутствия — присутствия». Таким образом, Бэтсон признает «изменчивость» только Через перетасовку или потерю старого. Действительную изменчивость — образование совершенно новых признаков — Бэтсон категорически отрицает. По Бэтсону, эволюционный процесс идет не от простого к сложному, а, как он сам говорит, «совсем навыворот».
Свою заумную точку зрения Бэтсон поясняет таким примером: «Я уверен в том, что когда-нибудь окажется, что артистические способности человечества зависят не от придачи чего-нибудь к экипировке обыкновенного человека, а от удаления факторов, которые в нормальном человеке препятствуют проявлению этих дарований. Почти не подлежит сомнению, что они должны быть рассматриваемы, как кнопки, при давлении на которые освобождаются способности, обыкновенно задерживаемые. Инструмент всегда налицо, но он заторможен».
Тимирязев очень метко замечает по поводу этого заявления обскуранта Бэтсона: «В награду за такое блестящее открытие невольно хочется пожелать самому Бэтсону поскорее нажать на кнопку, которая тормозит его собственный умственный механизм». А на полях журнала, где напечатана эта абсурдная мысль, Тимирязев пишет: «Осел». В другом месте, где Бэтсон продолжает развивать свою теорию «отсутствия — присутствия» и говорит о ее «преимуществе» перед дарвинизмом, Тимирязев с возмущением замечает: «Трескучий вддор! Вот сволочь-то!».
Тимирязев доказывает, что утверждение о вечном существовании признаков есть не что иное, как возврат к учению Линнея о «созданных видах», к учению об «embottement», т. е. о включении зародышей одного поколения в зародыши другого, и так далее, вплоть до вычислений, сколько зародышей находилось в утробе праматери, если она заключала готовые зачатки зародышей всего последующего человечества. Но даже и этот возврат к средневековью Бэтсон не осмелился сделать самостоятельно, а по существу повторил другого антидарвиниста — Лотси, сделавшего свое заключение в такой «нелепо-откровенной форме»: «Причину образования новых видов я усматриваю только в новой перегруппировке пред-существовавших уже в родоначальных, а в коние-концов в первозданных, организмах (Urorganismen) потенций или ген. И в этом отношении разделяю мнение Гагедорна: „что, может быть, у Парамеции уже передавалась из поколения в поколение генетическая вещь, обладавшая способностью сделать хвост животного вьющимся или зубы его тупыми, но за отсутствием хвоста и зубов эти вещи должны были дожидаться своего времени». Тимирязев едко высмеивает эти; заявления Бэтсона и Лотси, от которых так и веет средневековой схоластикой: «Итак, по современным эволюционистам, любая инфузория со дня творения обладала несметными мириадами таких бесполезных „вещей», как кудрявость несуществующих хвостов и тупость несуществующих зубов. И только потеряв по дороге кое-что от этих ненужных вещей, кое-что перетасовав, из этой первозданной инфузории произошли новые формы животных вплоть до червяка. Неужели необходим новый Вильям Оккамский, чтобы обуздать этих воскресших схоластиков-реалистов?».
Критику взглядов Бэтсона и его последователей Тимирязев продолжает и в своих пометках на книге Г. С. Вильямса «Лютер Бербанк, его жизнь и его дело» (1916). Тимирязев вскрывает непоследовательность автора книги в проведении материалистического принципа наследования приобретенных признаков. Там, где Вильяме, сползая на позиции вейсманизма, пишет, что изменение видимых свойств растений является якобы лишь выявлением ранее подавленных склонностей, Тимирязев метко определяет истоки подобных взглядов, ставя на полях: «Бэтсон». Он высмеивает заявление автора о «пред-существовании» красок в зародышевых клетках: «Предсуществование красок в цветах! Ерунда. Анилиновые краски не существуют, но появились, могут появиться и в природе». Напротив, там, где Вильяме говорит, что ряд опытов Бербанка показал несостоятельность законов Менделя, Тимирязев пишет: «То-то. На этом и провалились мендельянцы». На утверждение Вильямса, что все биологи признают появление высших форм из низших путем воздействия внешних факторов, Тимирязев возражает: «Кроме болвана Бэтсона».
Глубоко критический ум Тимирязева беспощадно разоблачает попытку мендельянцев выдать за нечто новое старый схоластический вздор, который они преподносили в форме, претендующей на научность. Но он не ограничивается вскрыт тием исторических корней реакционного мендельянства. Тимирязев показывает также классовую сущность и цели этого «прямого антипода действительно современной науки».
Тимирязев пишет, что целью Бэтсона и К0 является воскрешение линнеевского креационизма, и называет Бэтсона
«главой клерикального антидарвинизма», неоднократно пытавшегося опровергнуть дарвинизм, чтобы упрочить веру в сотворение мира богом. Сначала Бэтсон предпринял самостоятельный поход против Дарвина, но когда этот поход провалился, он ухватился за Менделя. Социальной почвой мендельянства Тимирязев считает «расцвет в последние годы истекшего столетия немецкого шовинизма и общеевропейского клерикализма. В Германии всеми средствами раздувалась вражда к Англии, ко всему английскому, превознесение всего немецкого, а клерикалы всех стран и оттенков подняли свой клич о „банкротстве науки", о „смертном одре дарвинизма"... В Англии, конечно, не шовинизм, а клерикальная реакция против дарвинизма, после долгого молчания вновь поднявшая голову, нашла в Бэтсоне одного из своих верных слуг. Мендельянство... только небольшой эпизод на фоне... борьбы между почуявшим вновь свою силу клерикальным обскурантизмом и наукой».
Пусть не прикрываются мендельянцы маской новейшей науки!— Не науке, а ее антиподу — религии — служат их хитроумные выдумки. Так решительно и со всей убедительностью разоблачает их замечательный русский биолог-материалист.
Подвергнув уничтожающей критике зарубежных мендель-янцев, Тимирязев с еще большим негодованием выступает против тех русских биологов, которые слепо переносили в нашу страну их реакционные и антинаучные измышления. Он высмеивает проф. Н. К. Кольцова, который, вместо того, чтобы показать всю абсурдность утверждения Лотси, будто инфузория обладала несметными мириадами «ген» со дня сотворения мира, начинает глубокомысленно рассуждать: чему уподобить эти гены — атомам ли обыкновенных элементов или радиоактивных?
С глубоким возмущением читает Тимирязев статью Кольцова «Взгляды Лотси на эволюцию». По поводу утверждения автора, будто возможность эволюции возникла лишь после того, как у тех или иных организмов возникла способность к соединению, к половому процессу, Тимирязев пишет на полях: «О, ослы, ослы вислоухие!».
Тимирязев показывает неблаговидную роль проф. Кольцова при организации Института им. Лебедева: Кольцов вместе с другими буржуазными профессорами монополизировал работу в этом институте, опираясь «на благоволящих им цредставителей капитала» и давая тем самым «наглядное представление о том, что в последние дни царско-капиталистической России представляла из себя наука, величавшая себя „общественной" и „свободной"». Особенно возмущает Тимирязева тот факт, что вся работа по вопросам биологии была посвящена в этом институте так называемой «экспериментальной зоологии» (наименование, которое присвоил Т. Г. Морган возглавляемому им антинаучному направлению, продолжающему реакционно-идеалистическую линию Менделя — Вейсмана — Бэтсона).
Тимирязев с презрением пишет «Болван!» на полях статьи морганиста А. С. Серебровского «Современное состояние теории мутаций» в том месте, где автор ведет схоластические рассуждения о смертной и бессмертной плазме. Тимирязев категорически возражает против теории затухания эволюции. Там, где Серебровский пишет, будто бы мы a priori должны допустить, что чем сложнее устроен организм, тем реже он будет давать мутации, Тимирязев справедливо замечает: «Почему?»
Совершенно необоснованной оказалась попытка Б. М. Завадовского, Н. П. Дубинина, И. М. Полякова и других мендельянцев исказить отношение Тимирязева к менделизму, представить его чуть ли не сторонником этого реакционного направления. Еще более возмутительной является попытка Ф. Дучинского поставить Тимирязева рядом с Вейсманом, назвав последнего, так же как и Тимирязева, «великим мыслителем-дарвинистом». Подобное несуразное отожествление взглядов величайшего русского биолога-материалиста К. А. Тимирязева и одного из родоначальников растленной буржуазной лжебиологии является либо плодом полного недомыслия, либо сознательной клеветой на Тимирязева. Нет никакого сомнения, что Тимирязев не только не был вейсманистом-менделистом, но и сыграл огромную роль в борьбе против этого лженаучного направления, в укреплении позиций последовательного дарвинизма, особенно в нашей стране. Многие выступления Тимирязева против антидарвинистов и до сих пор звучат как смертный приговор их прямым наследникам, современным менделистам-морганистам — прислужникам американского капитала, тщетно пытающимся остановить развитие подлинной науки. Тимирязев вел партийно-непримиримую борьбу против всех проявлений мендельянства, последовательно отстаивая линию материализма в биологии.
Крупнейшей ошибкой Дарвина была его попытка применить к явлениям природы и использовать в своей эволюционной теории реакционную схему Мальтуса, хотя в действительности мальтузианские идеи чужды и враждебны материалистическим основам дарвинизма. Маркс и Энгельс подвергли эту грубейшую ошибку Дарвина резкой критике. Они блестяще вскрыли ее классовую подоплеку. «Все учение Дарвина о борьбе за существование, — писал Энгельс, — это просто-напросто перенесение из общества в область живой природы учения Гоббса о войне всех против всех и буржуазно-экономического учения о конкуренции наряду с теорией народонаселения Мальтуса. Проделав этот фокус (безусловную допустимость которого я оспариваю... в особенности в отношении теории Мальтуса), опять переносят эти же самые теории из органической природы в историю и затем утверждают, будто доказано, что они имеют силу вечных законов человеческого общества. Наивность этой процедуры бросается в глаза, на это не стоит тратить слов».
