Тимирязев называет термин «борьба за существование» «несчастной метафорой». По собственным его словам, на протяжении 20 лет он излагал курс дарвинизма, не пользуясь этим термином. Он категорически возражает против попытки свести эволюционную теорию Дарвина к борьбе за существование, а под борьбой за существование подразумевать лишь прямую борьбу и внутривидовую конкуренцию. Тимирязев показывает, что не только внутривидовая борьба, но даже в целом вся борьба за существование — далеко не самое главное в процессе эволюции. «Сущность дарвинизма в законе естественного отбора, борьба же за существование — случайное явление: она может отсутствовать в бессознательной природе и должна отсутствовать в нормальной сознательной деятельности человека...».
Тимирязев выступает против тех, кто пытался свести, борьбу за существование к прямой борьбе. «Борьба за существование в глазах философов (Дюринг), моралистов (Л. Н. Толстой) или просто литераторов (Доде) — это борьба когтями, зубами, кулаком, ножом, штыком, пулеметом, борьба тигра — от четвероногих до Клемансо включительно, — борьба, клонящаяся к уничтожению противника и его прямому или косвенному пожиранию». Тимирязев подчеркивает, что в действительности борьба за существование является по преимуществу не агрессивной, а защитной борьбой с враждебными стихиями и всякими неблагоприятными условиями существования. «.. .Если в данном случае, — говорит Тимирязев, — какой-нибудь организм погибает или сохраняется, в зависимости от какого-нибудь внешнего влияния, то он умирает или сохраняется в живых независимо от того, много ли, мало ли умирает или сохраняется живых существ вокруг».
Тимирязев трактовал борьбу за существование прежде всего в том смысле, в каком говорят, например, что утопающий, делающий усилия выплыть, борется за жизнь. Особенно наглядно это понимание выступает в ботанике, где слово «борьба» означает «не истребление себе подобных, а только самооборону, — победу жизни над враждебными силами мертвой природы».
Та же самая мысль проводится им и в пометках на книге Данилевского. Возражая автору по данному вопросу, Тимирязев пишет: «Здесь может быть не состязание, а борьба с условиями существования».
Тимирязев считает, что если уже применять термин «борьба за существование», то под ним нужно понимать не только прямую борьбу, не только внутривидовую конкуренцию, но всю сложную систему отношений и взаимозависимостей, присущих природе. «Итак, только подведя общий итог всем этим борьбам — борьбе со средой, борьбе между особями одного вида, борьбе между различными видами, борьбе с прямыми врагами, только постоянно имея в виду бесконечно сложную сеть соотношений и зависимости, переплетающую все живое в одно громадное целое, — мы в состоянии получить верное представление о том, что разумеет Дарвин под борьбой за существование». Таким образом, Тимирязев хотя и стоит на ошибочной точке зрения признания внутривидовой борьбы, отнюдь не считает ее главной и тем более единственной формой борьбы за существование.
Тимирязев высказывает мысль, что перенаселенность в природе существует лишь в потенции, лишь как логический вывод из размножения организмов при условии, что, рассматривая размножение особей одного вида, мы абстрагируемся от размножения тех видов, которые уничтожают так или иначе особей данного вида: «...число организмов, возникающих, так сказать, in potentia (в возможности), неизмеримо превышает число осуществляющихся в действительности»; каждый организм имеет тенденцию к безграничному размножению, но иметь тенденцию, стремиться прогрессивно размножаться в возможности, еще не означает прогрессивно размножаться в действительности.
Подавляющее большинство особей, которые могли бы существовать при отсутствии препятствий для их размножения со стороны других видов и факторов абиотической среды,, погибает, даже и не появляясь на земле: «на каждый сохраняющийся организм гибнут миллионы; большая часть жизней гибнет в состоянии возможности».
Вопреки своим собственным заявлениям, будто закон Мальтуса имеет всеобщее распространение в природе, Тимирязев высказывает, таким образом, весьма интересную, правда, не нашедшую в его сочинениях достаточного развития, мысль о том, что абсолютная перенаселенность в природе имеет место лишь в возможности.
Другой русский биолог, И. И. Мечников, точно так же считал, что понятие о перенаселенности в природе в высшей степени условно. Он показывает, что бурное размножение водорослей и некоторых животных на ограниченных пространствах не приводит к ожесточенной борьбе и не служит фактором видообразования. Мечников подвергает мальтузианские ошибки Дарвина прямой критике. «... Дарвин, — писал Мечников, — слишком изолирует самое явление усиленного размножения и ставит его в основу борьбы и подбора, между тем как оно само подлежит изменению и влиянию того же естественного подбора. Сам Дарвин приводит случаи, где организмы одолевали в борьбе за существование исключительно ради усилившейся их плодовитости, следовательно уже по этому одному на эту способность нельзя смотреть как на незыблемую и неизменную основу всего процесса борьбы».
Мечников приводит много примеров, доказывающих отсутствие перенаселенности в природе. Он указывает и на причины основных недостатков теории Дарвина: «Все эти недостатки происходят от слишком поверхностного взгляда на влияние внешних условий на организм, что составляет, конечно, главный факт организации и жизни; автор (Дарвин. — Г. П.), несмотря на свои сведения из области геологии, нимало не остановился на природе и значении изменений внешних условий...».
Против признания внутривидовой борьбы в качестве важнейшего фактора эволюции выступал и А. Н. Бекетов. В своей статье «География растений» Бекетов показывает, что внутривидовые отношения нельзя рассматривать как борьбу за существование. Он называет их жизненным состязанием. Бекетов выступает против смешения этих понятий, смешения, которое «замечается и у Дарвина и у его последователей, бросаясь в глаза на каждом конкретном случае из биологии животных или растений. Так, если две охотничьи собаки вступили в бой с волком, то, с точки зрения дарвинистов, мы еще должны спросить себя: кто тут борется? Собаки ли с волком, или собаки между собой; ибо та из собак, которая сильнее и ловчее, останется в живых, задушив окончательно волка, а менее сильная и ловкая сама погибнет: значит — сильнейшая собака поборола слабейшую! С нашей же точки зрения мы скажем не колеблясь, что обе собаки борются с волком, находясь между собой в состязании».
Больше того, Бекетов говорит, что нельзя относить всякое уничтожение организмов к жизненному состязанию. Такое уничтожение проявляется только при ограниченности пространства и излишке в нарождении. Если же этих условий нет, то, подчеркивает Бекетов, так называемый закон Мальтуса не применим.
Русские дарвинисты, развивая прогрессивную сторону учения Дарвина, сделали, таким образом, известный шаг вперед в деле освобождения дарвинизма от реакционного мальтузианства. Однако до конца эту очистительную работу довели лишь советские ученые, возглавляемые лучшим дарвинистом современности — академиком Т. Д. Лысенко. Т. Д. Лысенко, опираясь на изучение опыта социалистического сельского хозяйства и руководствуясь при этом указаниями классиков марксизма-ленинизма, смог окончательно освободить рациональное зерно дарвинизма от идеалистической шелухи мальтузианства.
Новые экспериментальные данные (гнездовой посев кок-сагыза, полезащитных лесных полос и др.) позволили Т. Д. Лысенко притти к выводу об отсутствии в природе внутривидовой борьбы, а вместе с ней и перенаселенности. Т. Д. Лысенко нашел, что особи одного вида представляют собой не атомизированные части его, а составляют как бы органы единого целого, между которыми не может быть ни борьбы, ни взаимопомощи, как не может быть ни борьбы, ни взаимопомощи между органами здорового организма. И если огромное количество особей гибнет в процессе своего развития, то не потому, что существует перенаселенность особей данного вида, а в результате борьбы этого вида с другими видами и неблагоприятными климатическими и другими физическими факторами среды. В природе имеет место не внутривидовая борьба за существование, а самоизреживание, являющееся одним из изумительных приспособлений органического мира. Эти огромной теоретической и практической важности выводы были сделаны Т. Д. Лысенко в ходе решительной и непримиримой борьбы против проводников буржуазного влияния в советской биологии — академика Шмальгаузена и его школки, пытавшихся догматизировать и даже усилить ошибки Дарвина своим утверждением, что внутривидовая борьба составляет «краеугольный камень дарвинизма».
Многие из вейсманистов пытались приписать к своему ведомству и Тимирязева. Один из «столпов» этой школки, проф. Парамонов, утверждал, будто бы Тимирязев в признании внутривидовой борьбы «целиком следует за Дарвином и следовательно в той же, если не в большей степени подлежит критике». Рассмотрение истинного отношения Тимирязева к данному вопросу показало нам, что оно не имеет ничего общего с этим клеветническим заявлением так же, как и с рассмотренной ранее попыткой морганистов приписать Тимирязеву доброжелательное отношение к менделизму.
Тимирязев не только пропагандировал дарвинизм, не только стойко и последовательно защищал его, но и внес неоценимый вклад в дело дальнейшей разработки эволюционной теории Дарвина, развивая ее материалистическое ядро, очищая это ядро от всяких идеалистических и реакционных наслоений.
В 1909 г. в статье «У Дарвина в Дауне», написанной по поводу 100-летия со дня рождения Дарвина и 50-летия выхода в свет его книги «Происхождение видов», Тимирязев писал: «...из этих пятидесяти лет целых сорок пять я верой и правдой служил дарвинизму, пропагандируя, защищая и развивая его...».
В другой статье, относящейся к этому же времени, «Год итогов и поминок», Тимирязев пишет, что уже с начала 70-х годов XIX в. он указывал на то направление, в котором должен далее развиваться дарвинизм: если Дарвин своей теорией -ответил на вопрос о том, каким образом происходит изменение органического мира, то «ближайшее развитие эволюционного учения, если не собственно дарвинизма», должно ответить на вопрос — какими средствами.
Усвоив материалистические и освободительные идеи русской классической философии, Тимирязев с самого начала своей деятельности был в значительной степени свободен от основного порока буржуазного мировоззрения, отмеченного Марксом, — от его созерцательности. Последующее участие в борьбе за революционное изменение общества укрепило в нем сознание необходимости переделки также и органической природы.
«Цель стремлений физиологии растений, — говорил Тимирязев, — заключается в том, чтобы изучить и объяснить жизненные явления растительного организма и не только изучить и объяснить их, но путем этого изучения и объяснения вполне подчинить их разумной воле человека, так чтобы он мог по произволу видоизменять, прекращать или вызывать эти явления. Физиолог не может довольствоваться пассивной ролью наблюдателя; как экспериментатор, он является деятелем, управляющим природой».
Эта мысль проходит красной нитью через все биологические работы Тимирязева. Он борется за изменение живой природы в целях лучшего приспособления ее к удовлетворению нужд и потребностей человека, а не в любом направлении, не ради забавы или пустого любопытства.
Люди уже и раньше могли создавать новые формы организмов, необходимые для удовлетворения своих материальных потребностей. Долгое время они делали это, не ставя перед собой определенной дели создания каких-то новых пород животных или новых сортов растений. Люди просто предпочитали сохранять на племя более молочную корову, более крупную свинью, собирать семена с растений, обладающих более высокими хозяйственными признаками, справедливо ожидая, что полученные от них новые поколения унаследуют положительные качества своих родителей. Подобную деятельность земледельцев и скотоводов Дарвин назвал бессознательным отбором. Со временем на смену ему пришел отбор сознательный, направленный на создание новых форм с нужными человеку признаками. Так были созданы многочисленные сорта культурных растений и домашних животных. Тимирязев указывает, что каждый из них носит на себе печать сознательной деятельности человека, а не является просто объектом природы. Для него ясна огромная преобразующая роль человеческой практики. «Довольно взглянуть на любое культурное растение, любой садовый цветок, любой огородный овощ, чтобы увидать в них направляющую руку и мысль человека».
Однако на старом пути создания новых органических форм принцип активной их переделки проводится далеко не последовательно. Конечно, в известной мере и здесь происходит направленное изменение наследственности домашних животных и культурных растений, поскольку создаются какие-то новые, более благоприятные условия существования, а постоянно осуществляемый подбор направляет изменчивость в нужную для человека сторону. Но эти воздействия среды не носят здесь планомерного, сознательного характера. Внимание селекционера сосредоточивается не на создании условий, вызывающих определенные изменения, а на отборе, сохранении того, что природа уже дала ему сама. Не случайно Мичурин называл этот способ «кладоискательством». Способ простого отбора не удовлетворяет Тимирязева, ученого-новатора, революционера. Он ставит задачу активного вмешательства в самый процесс изменчивости. Тимирязев пишет, что человек должен действовать, «не подчиняясь, а подчиняя себе природу». Это требование Тимирязева совпадает с основным принципом, которым руководствовались основоположники современного этапа в развитии биологии — И. В. Мичурин и И. П. Павлов. «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее — наша задача», — писал И. В. Мичурин. Аналогичную мысль высказывал И. П. Павлов. «Объяснения, — говорил он, — это дешевая вещь, объяснение не наука. Наука отличается абсолютным предсказанием и властностью». Исходя из подобного же понимания роли и значения науки, Тимирязев в 1890 г. высказался за создание особой науки — экспериментальной морфологии, т. е. морфологии не анатомической, описательной, а физиологической, творческой. Задачу этой науки он видел в установлении путей и методов активного воздействия человека на органические формы с целью вызвать в них изменения в заранее избранном направлении, т. е. добиться того, что в наше время носит название планового управления формообразовательным процессом в органической природе. На рубеже XIX и XX вв. Тимирязев выразил уверенность, что дальнейшее развитие науки пойдет именно в этом направлении.
