В мичуринской биологии отбор рассматривается как подлинный творец, создатель новых свойств и признаков организмов. Материалистическое учение о творческой роли отбора Мичурин положил в основу своей преобразующей природу деятельности.
Указывая на метафорическое значение термина «естественный отбор», Тимирязев вместе с тем считает его весьма плодотворным, поскольку он устанавливает аналогию между изучаемым естественным явлением и искусственным отбором, при помощи которого человек создает новые формы организмов. Тимирязев указывает, что применяемый иногда вместо выражения «естественный отбор» термин «элиминация» гораздо менее удачен, ибо первый «указывает на результат процесса (гармонию), а выражение Конта (элиминация. — Г. П.) указывает только на его содержание».
Тимирязев совершенно правильно фиксирует внимание не на отсеивании неприспособленного, а на сохранении приспособленного. Развивая эту мысль Тимирязева, Лысенко при указании трех основных факторов, из которых складывается отбор, говорит об изменчивости, наследственности и выживаемости, в отличие от Дарвина, который третьим фактором называл перенаселенность.
Тимирязев считает клеветой на дарвинизм утверждение, будто выражением «отбор» Дарвин приписывает природе сознательную деятельность. Он разоблачает попытку известного английского идеалиста герцога Аргайля доказать несостоятельность всего учения Дарвина на том основании, будто сочетание слова «естественный», предполагающего деятельность материальных, физических сил, и слова «отбор», предполагающего вмешательство разума, способность выбирать, является нелогичным. Тимирязев ведет непримиримую борьбу против всех, кто отрицает в природе естественный отбор, — против Коопа, ле Дантека, Веттштейна, Варминга, Коржинского, Лотси, Данилевского и пр. Попытки Коржинского заменить учение о естественном отборе гипотезой о мистической «тенденции прогресса» Тимирязев называет просто ненаучными, несовместимыми с законами мышления. Тимирязев иронизирует, что Коржинский «присоединяет еще какую-то virtus progressiva к тем virtus dormitiva и virtus purgativa, которые уже слишком два века тому назад заклеймил своей насмешкой Мольер». А на полях статьи последователя Коржинского — В. Арнольди, где тот утверждает, что понять происхождение высших форм из низших невозможно без допущения «особой тенденции прогресса, ведущей организмы к совершенствованию», Тимирязев замечает: «Идиотская болтовня».
Тимирязев опровергает заявление Лотси, будто наука не имеет фактов, подтверждающих наличие естественного отбора. Он приводит в пример очень интересное исследование русского ботаника Н. В. Цингера о происхождении нового вида сорняка — рыжика (Camelina linicola), засоряющего льняные поля.
Этот сорняк, как показали исследования Цингера, кроме льняных посевов, нигде не существует. Другие виды Camelina, в отличие от С. linicola, являются не «влаголюбами», а, напротив, «сухолюбами»; кроме того, они имеют также значительно более мелкие семена и другие резкие отличия. Тщательным изучением С. linicola и его сородичей Цингер неопровержимо доказал, что этот совершенно новый вид произошел от одного из близких к нему видов в условиях достаточной влажности и затемнения соседними растениями, т. е. в тех условиях, которые создаются обычно на льняных полях. Став здесь влаголюбом, этот новый вид уже не мог расселяться за пределы своей новой среды и тем самым все более и более уклонялся по своим признакам от своих предков. Вместе с этим шел отбор на укрупнение семян рыжика, ибо при сортировке льняных семян вместе с ними могли проникать лишь наиболее крупные семена рыжика. Таким образом, под влиянием благоприятных условий путем естественного отбора выработался новый вид растения.
В качестве других примеров, подтверждающих учение Дарвина о естественном отборе, Тимирязев приводит изучение Уэльдоном образования узколобой формы крабов в мутной воде, а также опыт Чеснолы по установлению причин пребывания в зеленой траве (насекомого богомола преимущественно зеленой разновидности, а в побуревшей, выжженной траве — бурой разновидности.
Важным вкладом в теорию естественного отбора является показ Тимирязевым, как и почему нивелирующее действие скрещивания, действительно замедляя ход эволюции, отнюдь не может его остановить, что утверждали Данилевский, Страхов и другие антидарвинисты.
Прежде всего Тимирязев, как это было уже показано при рассмотрении его классификации типов наследственности, указывал, что далеко не всегда скрещивание различных форм ведет к усреднению того или иного признака. Очень часто тот или иной признак оказывается в данных условиях среды доминирующим. Нет никакого сомнения, что таким доминирующим признаком должен быть именно новый признак организма, появившийся в данной среде. Тогда никакого усреднения при скрещивании вообще не будет получаться. Но если это усреднение и будет иметь место, то оно будет проявляться лишь у ближайших поколений. Вполне очевидно, что при условии полезности этого нового признака в последующих поколениях наибольшей выживаемостью будут обладать особи, обладающие хотя бы некоторой долей данного признака. Тем самым с каждым новым поколением возможности дальнейшего растворения нового полезного признака, благодаря постоянному действию отбора, будут все более и более сокращаться. «Скрещивание и отбор — это два начала, находящиеся в антагонизме и действующие одновременно и неизменно. Образование новых форм идет по равнодействующей этих двух противоположных влияний».
Тимирязев считает учение о естественном отборе «характеристической сущностью дарвинизма», основой всего современного эволюционизма. «Естественный отбор, — говорит он, — единственный до сих пор известный фактор, объясняющий, почему исторический процесс развития органического мира превращается в биологический процесс, разумея под ним сохранение и накопление тех особенностей, которые наилучшим образом обеспечивают существование организма и устранение всего вредного, а в силу строгости этой браковки даже всего бесполезного для данного организма».
Главную заслугу теории естественного отбора Тимирязев видит в том, что она правильно, материалистически, без обращения к каким-либо мистическим потусторонним силам объясняет целесообразность органического мира, а также резкую очерченность органических групп, отсутствие между ними переходных форм.
Пытливая человеческая мысль давно уже билась «ад раскрытием причины целесообразности, гармонии органического мира. Однако целесообразность нельзя было объяснить механистически простой ссылкой на слепой случай или на прямое действие физических сил. «Эта невозможность прямого, механического объяснения органических форм породила телеологию. Все в организме отвечает известным целям; и эти цели, а не что иное, определяют форму, — так думал еще Аристотель. Совершенство организмов необъяснимо, как результат, — оно понятно только, как осуществление цели. И эта цель, — услужливо пояснила схоластика, — в сущности та же причина, только причина, стоящая не в начале, а в конце явления: это — причина конечная, causa finalis. .. Таким образом, еше со времени Аристотеля и Эмпедокла пытливому уму, старавшемуся объяснить себе совершенство органических форм, предлагалось два исхода: слепой случай или causa finalis. Ни то, ни другое не могло, конечно, удовлетворить умов, на других отраслях изучения природы уже привыкших к строго логическому сцеплению причины и следствия... Гениальность основной идеи Дарвина в том и заключалась, что он нашел выход из этой дилеммы, третье разрешение, не Эмпедоклово и не Аристотелево — не слепой случай и не конечную причину».
Естественный отбор, приводящий к целесообразности, представляет собой строго закономерный процесс, ведущий к сохранению лишь наиболее приспособленных, совершенных форм. Старому слову — целесообразность — с возникновением дарвинизма придается совершенно новый смысл. Теория отбора показывает, что целесообразность — не осуществление непонятной и необъяснимой цели, а вполне понятный результат достоверных, всем известных причин.
Тимирязев высмеивает Клебса за его метафизическую ограниченность, приводящую к непониманию различия между каузальным и телеологическим объяснением целесообразности. Он пишет, что осуществленная цель есть в то же время и следствие. Однако цель всегда предполагает наличие сознательного предусмотрительного деятеля. Сторонники телеологии произвольно навязывают эту предусмотрительность как единичному организму (по отношению к процессу развития), так и всей органической природе в совокупности. Наоборот, «философская заслуга Дарвина в том и состояла, что он навсегда устранил из словаря биолога это ненужное слово — цель».
С появлением теории Дарвина целесообразность органических форм перестала быть оружием в руках церковников, превративших ее в одно из «доказательств» существования бога. Вполне понятно поэтому, что изменилось и отношение натуралистов к этому замечательнейшему свойству организмов. Если раньше наиболее прогрессивные из них вынуждены были, в противовес теологии и телеологии, отрицать наличие целесообразности, то теперь, напротив, их внимание было привлечено к исследованию ее материальных причин.
Совершенно очевидно, что термин «целесообразность» органических форм при этом употребляется ими не в буквальном смысле этого слова, как это имеет место у сторонников телеологического взгляда на мир. Животные и растения, изменяясь приспособительно к окружающим их условиям существования, конечно, не действуют сообразно какой-то заранее поставленной «цели», как не имеет «цели» и процесс отбора, сохраняющий формы, приспособленные на всех этапах их индивидуального развития. Целесообразными в полном смысле этого слова могут быть лишь действия человека, сознательно ставящего перед собой определенную цель и добивающегося ее осуществления. Будучи далек от какого бы то ни было признания телеологии, Тимирязев прекрасно сознает метафорический характер термина «целесообразность» в применении к органической природе. Вместе с тем, он считает этот термин весьма удобным для характеристики одного из важнейших отличий живых существ от тел неживой природы.
«Сохраняя старое слово — целесообразность, — писал Тимирязев, — мы придаем ему новый смысл. Не в виду, не в ожидании пользы созидались все эти совершенные органы и целые организмы, а сама польза создала их. Вместо предполагаемой цели мы имеем действительную причину. Совершенство органического мира не есть возможная, гадательная цель, а неизбежный, роковой результат законов природы».
Механисты, не понявшие нового разумного содержания понятия целесообразности живых организмов, даже и после Дарвина делают попытки отрицать ее. Тимирязев иронизирует над одной «ультра-реалистической группой» американских биологов, которые объявляют войну даже всем словам, имеющим «подозрительную» внешность, вплоть до изгнания слов «to» и «for» («чтобы» и «для»). Тимирязев подчеркивает, что самым могущественным из факторов исторического процесса эволюции является полезность, совершенство самих организмов, их гармония с условиями существования. Большая или меньшая приспособленность особи к среде на всем протяжении ее индивидуального развития определяет сохранение ее потомства, ее выживаемость. Таким образом, то, что характеризовалось схоластиками как непонятная конечная причина, как цель, оказалось на самом деле обыкновенной причиной.
Тимирязев показывает, что Дарвин нанес сокрушительный удар по антинаучному, абсурдному утверждению схоластов, будто причина идет после своего следствия. «Дарвин не отверг конечных причин, он сделал лучше — он их завоевал, переместив их на их законное место. Причина, вместо того, чтобы следовать за своим следствием, стала ему предшествовать, т. е. вернулась на указанное ей логикой место, из схоластической causa finalis стала механической causa efficiens — vera causa. Таким образом, дарвинизм дал в первый раз механическое объяснение совершенства, целесообразности организмов, разумея под механическим объяснением обыкновенное каузальное, в отличие от телеологического...».
Тимирязев, следовательно, вскрывает глубокие философские основы произведенного Дарвином переворота в биологии. В этом отношении он пошел значительно дальше самого автора эволюционной теории, установившего факт эволюции и ее причины, но не сделавшего всех философских выводов из своей теории.
Известно, что Маркс точно так же считал одной из величайших философских заслуг Дарвина материалистическое истолкование целесообразности живых существ. Он писал: «... здесь впервые не только нанесен смертельный удар „телеологии" в естественных науках, но и эмпирически выяснен ее рациональный смысл...».
Весьма ярко характеризует Тимирязева как замечательного биолога-диалектика его понимание относительности, динамичности самой целесообразности организмов. Тимирязев приводит целый ряд примеров, указывающих, что целесообразность отнюдь не носит абсолютный, законченный характер. Так, он пишет, бичуя Данилевского: «Для Данилевского гармония природы нечто уже законченное, установившееся, даже предустановленное; это — sein (быть. — Ред.), и невольно спрашиваешь себя, как же объяснить себе эти громадные (по его мнению) недочеты? Для дарвинизма эта гармония нечто текучее, вечно нарождающееся, это — werden (стать. — Ред.); ее совершенство — это успехи исторического процесса, ее недочеты — только будущие его задачи».
Журнал «Яровизация» в редакционной статье, посвященной 20-летию со дня смерти Тимирязева, писал: «Именно
Тимирязев понял и развил главное в дарвинизме — исто-рико-материалистическое понимание приспособленности и роль такого учета приспособленности в созидании новых органических форм человеком. Именно Тимирязев раскрыл и теоретически осмыслил, что дарвинизм, выросший как синтетическое учение на основании анализа достижений практики селекции, является мощным орудием познания и действия в творческой, созидательной деятельности селекционеров». Процесс приспособления животных и растений к условиям своего существования Тимирязев видит в выработке «органов,, т. е. орудий». «В былое время, еще в начале XIX века, — писал Тимирязев, — русские ученые называли организмы,, организованные тела телами „орудийными". К объяснению, почему живые существа являются телами орудийными — организмами, сводилась по Дарвину главная задача естествоиспытателя, желавшего себе объяснить их происхождение». Каждый орган выполняет определенные служебные отправления, определенные функции. Он представляет собой определенное средство приспособления организма к данным условиям среды.
