Отметая претензии некоторых виталистов на научность их воззрений, Тимирязев вместе с тем не оставляет без внимания и попытки другой части виталистов доказать, будто наука не имеет объективного содержания, будто наука и витализм — это только «догматы верования» двух различных лагерей. В. И. Ленин в своей бессмертной книге «Материализм и эмпириокритицизм» показал, что в настоящее время фидеизм вовсе не отрицает науки, он отрицает лишь «чрезмерные претензии» науки, именно претензию на объективную истину. Указанная выше уловка витализма приравнять значение научной и виталистической точек зрения в развитии знаний о живой природе представляет собой не что иное, как разновидность этого отрицания возможности познания объективной истины. Тимирязев беспощадно ее критикует. «Признаюсь, ни в той, ни в другой точке зрения я не усматриваю элементов веры. Защитники методов точных наук руководятся не верою, а делают только строго-индуктивное заключение: солнце встает каждый день, конечно, оно встанет и завтра; этот метод оказывался успешным в течение целого века, конечно, он окажется таким же и впредь. В воззрениях виталистов, отрекающихся от всего прошлого, я также не вижу почвы для веры; это только смутная, злорадная надежда, — а может быть завтра солнце и не встанет, а может быть наука, до сих пор вносившая всюду за собою свет, очутится завтра в темном тупике?».
Тимирязев критикует агностицизм виталистов, показывая, что если биолог последовательно придерживается виталистических воззрений, то он обречен на бесплодие. Принимаясь за работу, он должен забыть о витализме. «Приступая к объяснению какого-либо явления, нельзя отправляться от того положения, что оно необъяснимо». Это замечание Тимирязева вполне соответствует мысли В. И. Ленина о том, что в своей узко специальной области даже ученый-идеалист неминуемо забывает свои идеалистические построения и берет окружающий его мир не как «комплекс ощущений», а как независимое от него материальное бытие.
Тимирязев показывает, что виталисты, не надеясь на успех своих доводов в воздействии на разум человека, пытаются воздействовать на его чувства. Чтобы отпугнуть читателей от материалистического истолкования живой природы, они обычно кричат, что материалисты сравнивают организм с машиной. «При своих запугиваниях читателя этим вечным сравнением с машиной, виталисты неизменно надеются на то, что при этом слове у него перед глазами будет безотчетно возникать образ человека, окруженного семьей, а рядом с ним образ паровоза, который никогда не женится и не имеет детей». Но эти апелляции витализма к чувству не могут принести ему успеха, как не принесли ему успеха и претензии на научность его реакционно-идеалистических воззрений. «Не подлежит сомнению, — говорит Тимирязев в своей речи „Столетние итоги физиологии растений» 12 января 1901 г., — что наука и в наступившем столетии будет итти своим путем, не обращая внимания на старческое бормотание запоздалых эпигонов витализма, как, по счастию, не обратила внимания на ребяческий лепет их родоначальников начала века, и всех этих Дришей и Риндфлейшей ожидает судьба их предшественников, разных Кизеров и Ритов, имена которых поглотила Лета, а хитроумные теории, от времени до времени, историк науки извлекает из пыли архивов на забаву своим читателям».
Предвидение Тимирязева о дальнейшем успешном развитии науки в XX в., вопреки «старческому бормотанию запоздалых эпигонов витализма», блестяще подтвердилось. Продолжая традиции Тимирязева, мичуринская биологическая наука нанесла новый сокрушительный удар по всем идеалистическим измышлениям, в том числе и по витализму.
Одной из разновидностей витализма, против которой Тимирязев вел особенно упорную и настойчивую борьбу, была
«фитопсихология», получившая широкое распространение в конце XIX в. Сторонники этого идеалистического направления утверждали, что растения якобы могут чувствовать, сознавать, хотеть, что они обладают «душой», которая управляет всеми проявлениями растительной жизни. Некоторые из фито-психологов говорили, что незачем искать какие-то объяснения для фактов растительной жизни, достаточно допустить, что протоплазма растительной клетки хочет», «помнит», и тогда все будет совершенно ясно. Все эти измышления о «душе» растений Тимирязев называет не иначе, как «фантастическим вздором», который не имеет ничего общего с наукой. «Неовиталисты, — пишет он, — кажется, серьезно думают, что выработали новую точку зрения, забьтая, что уже древние олицетворяли почти любое растение, а еще долго после того природа у метафизиков боялась пустоты. Но ни мифология, ни гилозоизм ни на шаг не подвинули науки».
Тимирязев показывает, что для подкрепления своих идеалистических взглядов авторитетом Дарвина виталисты использовали и абсолютизировали одно из ошибочных высказываний английского ученого. В заключении своего последнего труда «Способность растения к движению» Дарвин «высказал, — пишет Тимирязев, — неудачную мысль, что кончик корня у растения можно уподобить мозгу (brain), так как по его удалении известные искривления растущей части корня не проявляются или, скорее, проявляются не так резко». Это неудачное сравнение Дарвина пришлось очень по вкусу целому ряду немецких ботаников — Франсе, Немеиу, Паули и др., которые, ухватившись за мысль Дарвина о «сознании корня», раздули ее до учения об органах чувств и даже души у растения. Несмотря на огромное уважение к Дарвину, Тимирязев ставит вопрос «об ответственности гения перед потомством. К сожалению, не только его великие идеи, но и вскользь брошенная неудачная мысль оставляет по себе след».
В Музее К. А. Тимирязева сохранилась панка с надписью ученого: «Ругань с идиотами». В ней он собирал материалы, направленные против фитопснхологов.
В России наиболее рьяными сторонниками фитопсихологии были академики А. С. Фаминцын и С. И. Коржинский, профессора И. П. Бородин и Половцев. Фаминцын издал в 1898 г. свою книгу «Современное естествознание и психология», в которой пытался доказать, что за основу изучения как живой, так и неживой природы нужно взять психические явления, поскольку они являются-де «наиболее доступными всестороннему изучению». Лучший метод науки Фаминцын усматривает в «самонаблюдении». Иначе говоря, Фаминцын предлагает ученым руководствоваться идущим от Сократа субъективно-идеалистическим методом исследования: для познания природы прежде всего «познай самого себя». При этом он гилозоистически наделяет сознанием, психикой не только весь животный и растительный мир, но также и неживую природу. Он пишет, что всюду, где «оказываются налицо признаки, несомненной разумности», там есть и сознание. Знакомясь с книгой Фаминцына, Тимирязев делает ироническое замечание на ее полях: «Замерзание воды при 0° несомненно разумно, значит живое». Фаминцын отожествляет понятие сознания с понятием жизни. На это Тимирязев возражает: «Жизнь не значит сознание, в этом весь спор». Тимирязева особенно возмущает попытка Фаминцына доказать наличие души у растений ссылкой на то, что многие миллионы индусов и других племен считают растения существами одушевленными. В ответ на этот «довод» Тимирязев пишет: «Мораль: многие миллионы верят, что (земля стоит. — Г. П.) на трех китах. Почему бы астрономам не воспользоваться первым затемнением, для того чтобы посмотреть силуэты китов».
Для большей убедительности аргументов Фаминцын часто цитирует своего немецкого единомышленника Фехнера и, в частности, приводит его высказывание, что органы чувств якобы не обязательны для того, чтобы организм мог ощущать. Тимирязев едко замечает по этому поводу: «Но тогда можно допустить, что лсшадь видит хвостом и слышит гривой». А когда Фехнер, вступая в противоречие с собственным утверждением, пишет, что растение в отличие от животных лишено приспособлений для восприятия изображения предметов, Тимирязев ловит его на этой непоследовательности и залает следующий вопрос: «Почему же? Если можно чувствовать без органов чувств, то почему же нельзя видеть без глаз? Почему в одном случае можно играть словами, а в другом нельзя?». Фехнер, пытаясь выкрутиться из затруднительного положения, заявляет, что глаза не нужны растению, поскольку оно не должно гоняться за пищей, как животное. Этим он только лишний раз доказывает несостоятельность своих исходных позиций. «Аргумент, — пишет Тимирязев, — как раз в пользу того, что у растения нет ненужных ощущений, как нет их и у человека — все органы чувств имеют сигнальные аппараты». Свои идеалистические и метафизические взгляды Фаминцын продолжает развивать в статье «Современное естествознание и ближайшая его задача», помещенной в № 12 журнала «Мир божий» за 1899 г. Призывая к широкому применению психологического метода в естествознании, автор клевещет на науку, утверждая, что естествоиспытатели якобы не дали пока работ по изучению психических явлений. На это Тимирязев ставит ему законный вопрос: «А Сеченов?». Это возражение Тимирязев делает автору на ряде страниц.
Фаминцын рекомендует особенно широко использовать метод гипноза, который якобы проливает свет не только на жизнь животных, но и на жизнь растений, на том основании, что с его помощью у человека можно будто бы вызвать отправления, не зависящие от его сознания и воли. «Словесным внушением, — говорит Фаминцын, — удается по произволу вызывать как запор, так и понос». Тимирязев зло высмеивает абсурдное утверждение автора в ремарке: «Пусть вызовет в растении запор и понос». В связи с утверждением академика Фаминцына о сходстве психики растений с психикой человека Тимирязев саркастически замечает: «т. е. и сходство гриба с академиком». На хвастовство Фаминцына, что его взгляды достаточно убедительны и что в наступающем XX в. они удостоятся внимания, Тимирязев возражает: «Не твои, а другие, здравые мысли развивались и в XIX — Сеченов».
Подводя итог рассмотрению всех построений Фаминцына, Тимирязев на вложенных в его статью листочках пишет: «„От человека к мертвой природе" — это и есть метод мифологический. Вся задача (по Фампнцыну.— Г. П.) сводится к упразднению всяких [видимых и] новых понятий, все должно обозначаться одним словом. Раз что нет различия между живым и мертвым, черным и белым и т. д., жизнь = смерти. Логический сумбур вытекает из плохо переваренного понятия об эволюции. Из того, что осел и лошадь произошли из одного племени, не следует, что нужно предложить общий термин и отказаться от старых. В эволюции запоздал на десятки лет, в философии на тысячелетия»3. Вся эта запись Тимирязева направлена против плоского эволюционизма Фаминцына, приводящего его к отрицанию качественных различий между животными и растениями, между живыми существами и телами неживой природы. Об этом Тимирязев пишет еще раз на последнем вкладыше в журнале: «Источник его (Фаминцына. — Г. П.) ошибки — непереваренный эволюционизм — нет границ, значит все = всему». Позднее эту мысль Тимирязев развивает в своей статье «Год итогов и поминок». «Главным доводом (фито-психологов. — Г. П.), — пишет здесь Тимирязев, — является все тот же аргумент от непрерывности, который еще с таким блеском применяли греческие софисты: человек состоит из твердого вещества; твердое происходит из жидкого, жидкое — из воздушного; но человек обладает сознанием — значит, и воздух обладает сознанием». Весьма характерно, что Фаминцын, не признавая сам качественных различий между живыми я неживыми телами, пытается в то же время приписать Тимирязеву сведение жизни к чисто механическим явлениям. На это Тимирязев в открытом письме 12 января 1898 г. отвечал Фаминцыну: «Вы приписали мне мысль, будто современная наука может механически объяснить все жизненные явления от жизни растения до жизни человека включительно... Я протестовал против вашего голословного заявления, утверждая, что никогда такой мысли не высказывал».
Идеалистическим попыткам объяснить физиологические отправления растений с помощью психологии Тимирязев противопоставил материалистическую, строго научную постановку вопроса о соотношении психологии и физиологии у великих русских биологов, основоположников физиологии высшей нервной деятельности — И. М. Сеченова и И. П. Павлова. Эти замечательные ученые-материалисты доказали, что изучение психологии должно опираться на физиологию, что сложное может быть изучено с помощью простого, а не наоборот. «Едва ли не самым глубоким исследователем в области научной психологии, — говорит Тимирязев, — был Сеченов, не останавливавшийся перед самыми сложными ее вопросами и приступивший к их разрешению с той осторожностью ученого и проницательностью мыслителя, об отсутствии которых у современных ему физиологов сетовал И. Мюллер и которое вновь ¦начинает сказываться у некоторых ученых новейшей формации. Такова, например, совершенно неудачная попытка некоторых ученых извратить законную последовательность развития знаний и даже логическое содержание понятия объяснение — попытка искать объяснения физиологических явлений в психологических, чисто словесных толкованиях».
Второй момент, на который Тимирязев обращает особое внимание в критике Фаминцына, — это доказательство несостоятельности субъективно-психологического метода исследования и противопоставление ему объективного метода. В листочке, вложенном в упомянутую выше книгу Фаминцына, Тимирязев пишет: «Против субъективного метода. В науке прочно только то, что изучается объективно, — запахи и вкусы исключительно субъективны и потому нет даже их классификации».
