Новым и еще более важным центром химической науки Тимирязев называет Петербургский университет, притянувший к себе затем и главные силы из Казани. Огромную роль в развитии химии здесь сыграла деятельность Д. И. Менделеева, Н. Н. Соколова (1826—1877) и Н. А. Меншуткина (1842—1907). Н. Н. Соколов издавал первый в России «Химический журнал». На свои средства он основал первую в России частную химическую лабораторию, где наряду с органической химией обращал внимание на аналитическую. Соколов всегда воевал, рассказывает Тимирязев, против того чисто ремесленного, рецептурного характера, который приняла аналитическая химия в Германии. Идеи Н. Н. Соколова были восприняты его учеником Н. А. Меншуткиным. Благодаря написанному последним руководству по химии, которое было переведено на несколько языков, русский химик сделался «учителем европейских химиков». Д. И. Менделеев в этот период работает главным образом в области органической химии. «Его превосходный по ясности и простоте изложения учебник „Органическая химия" не имел себе подобного в европейской литературе...». С переходом в Петербург А. М. Бутлерова, с выступлением Н. А. Меншуткина в Петербурге возникли настоящие химические лаборатории, закипела научная жизнь. Тимирязев с гордостью восклицает: «Зинин, Менделеев, Бутлеров, Бейльштейн, Бекетов, Меншуткин — едва ли какой европейский научный центр в ту эпоху мог выставить столько выдающихся деятелей по химии». Тимирязев констатирует, что, кроме Петербурга и Казани, химическая наука в России сделала большие успехи в Харькове благодаря работам Н. Н. Бекетова и в Киеве — Фон-берга и Абашева, а с переходом В. В. Марковникова в Москву вторым после Петербурга центром химической деятельности становится Московский университет. «Таким образом, за какие-нибудь 10—15 лет русские химики не только догнали своих старших европейских собратий, но порою даже выступали во главе движения, так что в конце рассматриваемого периода английский химик Франкланд мог с полным убеждением сказать, что химия представлена в России лучше, чем в Англии, отечестве Гумфри Дэви, Долтона и Фарадея».
Вслед за химиками выступили на сцену русские физики во главе с А. Г. Столетовым (1839—1896). «С его появлением... Московский университет сыграл в развитии этой науки такую же роль, какую Петербургский за два-три десятилетия перед тем сыграл по отношению к химии». Среди выдающихся физиков Тимирязев называет академика Ф. А. Бредихина (1831—1904), прославившегося своими исследованиями в области спектрального анализа и изучением комет, а также проф. П. Н. Лебедева (1866—1912), установившего давление света на газы и твердые тела. Эту работу П. Н. Лебедева специалисты недаром называли верхом экспериментального искусства современной физики. По значению произведенных П. Н. Лебедевым открытий Тимирязев приравнивает его к И. П. Павлову. «Если Петербург, — пишет Тимирязев, — имеет своего Павлова, то Москва имеет своего Лебедева». В области кристаллографии Тимирязев отмечает деятельность таких замечательных русских ученых, как А. В. Гадолин (1828—1892), Н. И. Кокшаров (1818—1892) и в особенности Е. С. Федоров (1853—1919), «имя которого получило широкую европейскую известность».
Больших успехов достигли в этот период русские геологи. Самыми видными представителями геологической науки в данную эпоху Тимирязев называет, вслед за С. С. Куторгой, совмещающего в себе почти все отрасли естествознания, профессора Г. Е. Щуровского (1803—1884), Э. И. Гофмана (ум. 1867 г.) и Н. А. Головкинского (1834—1897), особенно обратившего на себя внимание своими исследованиями геологии Крыма.
В области минералогии Тимирязев указывает на Г. Н. Вырубова (1843—1913). Вырубов, «хотя его диссертация отвергается Московским университетом, составляет себе имя в науке, и наконец, первый русский ученый занимает кафедру в College de France».
Из русских палеонтологов Тимирязев особо выделяет В. О. Ковалевского (1842—1883), обратившего «на себя внимание европейских ученых своими выдающимися трудами».
Вместе с науками о неорганической природе плодотворно развивались также и биологические дисциплины. Родоначальником всех современных русских ботаников Тимирязев называет проф. Л. С. Ценковского (1822—1887), «не только стоявшего на уровне европейской науки, но и принимавшего участие в ее движении наравне со своими западноевропейскими товарищами».
Ценковский был выдающимся авторитетом в изучении микроскопических организмов, особенно водорослей. Его исследования пласмодий сыграли важную роль в установлении понятия о протоплазме, составляющей начало всего живого и играющей первенствующую роль в учении о клеточке. Его преемниками были в области морфологии растений А. Н. Бекетов и в области физиологии растений А. С. Фаминцын.
Тимирязев отмечает большое «научно-философское значение» деятельности А. Н. Бекетова, предвосхитившего эволюционную теорию Дарвина. «Его руководство для университетских слушателей, не имевшее в свое время себе подобного в европейской литературе, в своих основных положениях опережало науку почти на полстолетие. С первых же строк его он становился на точку зрения экспериментальной морфологии, получившей общее признание только за порогом XX столетия».
А. Н. Бекетов доказал ошибочность выделения Линнеем лишайников в самостоятельный класс. Проведенные в дальнейшем исследования Баранецкого и Фаминцына показали, что лишайники представляют собой сожительство водорослей и грибов.
Академика А. С. Фаминцына (1835—1918) Тимирязев называет «первым русским ботаником, избравшим своей специальностью физиологию, едва только начавшую обращать на себя внимание немецких ботаников... Таким образом, в Петербургском университете изучение физиологии, как самостоятельной дисциплины, возникло не только ранее, чем в других русских университетах, но и ранее, чем где-либо на свете, и он сделался рассадником молодых русских физиологов (Розанов, Баранецкий, Баталии, Бородин)».
Однако отмечая заслуги Фаминцына в развитии физиологии растений, Тимирязев в то же время выступает, как мы видели, с резкой критикой его антидарвинизма и фитопсихологии. Среди русских физиологов растений Тимирязев отмечает уже упомянутого выше С. А. Рачинского и И. Д. Чистякова (1843—1876), который первым в мире изучил процесс деления клеточного ядра (так называемый кариокинез). В статье «Главнейшие успехи ботаники в начале XX столетия» Тимирязев указывает на заслуги академика К. Е. Мерклина (1821—1904) в изучении ископаемых растений путем получения тонких прозрачных шлифов из окаменелого дерева, его листьев, плодов и семян. Он отмечает также большое значение трудов дерптского профессора Э. Руссова (1841—1897) в области анатомии растений.
Успехам физиологии растений в России Тимирязев противопоставляет Англию с ее низким уровнем физиологических знаний и Германию, где немецкие физиологи больше кичатся своими достижениями, чем действительно двигают эту науку вперед.
Тимирязев обращает внимание на выдающуюся роль русских ученых в развитии новых направлений и в области
зоологии. «Представителями нового течения в науке, в котором русским зоологам суждено было по праву на равной ноге вступить в общеевропейскую семью, — писал Тимирязев, — были два молодых зоолога, имена которых через несколько лет стали общим достоянием европейской и в течение полувека продолжали и продолжают составлять гордость русской науки». Это были И. И. Мечников и А. О. Ковалевский, которых Тимирязев по праву считает не учениками, а пионерами-учителями, ведущими вперед европейскую науку. Оба они сделали неоценимый вклад в развитие эмбриологии, продолжая дело своих предшественников — выдающихся русских ученых. «Этой молодой науке, — говорил Тимирязев, — ... особенно посчастливилось на русской почве». Блестящие эмбриологические исследования русского академика К. Ф. Вольфа (1733— 1794) наметили уже в XVIII столетии пути для зачинавшейся науки. Продолжая его работы, другой русский академик К. М. Бэр (1792—1876) заложил основы эмбриологии. Важную роль здесь сыграли также труды X. И. Пандера (1794—1865). Наконец своего расцвета, как указывает Тимирязев, эмбриологическая наука достигает в деятельности Мечникова и Ковалевского. «Только на этот раз полем исследования явились простейшие представители позвоночных и представители различных типов беспозвоночных, а руководящей идеей явилось учение Дарвина, к которому престарелый Бэр относился далеко не сочувственно».
Тимирязев обращает внимание на интересные исследования в области партеногенезиса казанского профессора Н. П. Вагнера (1829—1907), работавшего с 1871 г. в Петербурге.
Особенно высокую оценку Тимирязев дает деятельности «неоспоримого отца» физиологии — И. М. Сеченова: «Можно сказать, что это была самая типическая центральная фигура того научного движения, которое характеризует рассматриваемую нами эпоху». Тимирязев, как мы уже видели в первой главе, указывал на огромное влияние, которое оказал Сеченов на развитие русской и мировой науки. Мы знаем также, как чтил Тимирязев научное творчество И. П. Павлова, которого он называл «великим физиологом земли русской». Работы Сеченова и Павлова, писал он, «составляют гордость и силу русской науки».
Тимирязев отмечал выдающееся значение и работ русских гистологов. «... Труды наших гистологов, — констатирует он, — сами по себе также довольно рано начали обращать на себя внимание и на Западе, и некоторые из них, как например, исследование Якубовича и Овсянникова, были премированы Парижской академией. Совершенно самостоятельного значения достигла гистология в трудах Александра Ивановича Бабухина, признанного европейским авторитетом в области изучения микроскопического строения нервной системы...».
