Очень интересна мысль Тимирязева о значении критики в процессе научного и художественного творчества. Лучшие произведения науки и искусства, по его мысли, есть результат громадного числа попыток и неумолимой критики, сопровождаемой уничтожением всего неудачного, всего менее совершенного.
Тимирязев выступает за демократизацию искусства, за его распространение в народных массах, его служение трудящимся: без этого искусство неизбежно будет вырождаться. Говоря его собственными словами, произнесенными им об одном из своих знакомых, Тимирязев — не холодный эстет, ставящий свои художественные переживания выше горя и радостей простого народа. Тимирязев считает, что и искусство не может ограничиваться воспроизведением только одной природы. В центре внимания художника должна быть «прежде всего жизнь с ее радостями и горем». «...Любовь к природе,— пишет Тимирязев, — как-то всегда шла рука об руку с любовью к человеку. Примеры налицо: Тургенев, Некрасов, Мицкевич...».
Будущность искусства, по его мнению, зависит от того, по какому пути пойдет его развитие: «... Станет ли оно делом „народа и для народа, счастием для того, кто творит, и для того, кто воспринимает", или будет оно только содействовать утверждению рядом с „моралью господ» и той эстетики господ, которая всегда отталкивала от себя тех русских людей, кому было дорого развитие народа, от Чернышевского и Писарева до Толстого».
Одним из средств демократизации искусства Тимирязев считал фотографию. В своей статье «Фотография и чувство природы», впервые опубликованной в 1897 г. в сборнике «Братская помощь пострадавшим в Турции армянам», Тимирязев писал: «Не всякому дано быть художником — активным, — пишет Тимирязев, — но зато число пассивных, страдательных художников, тех, кто только чутки к красоте природы и ее воспроизведению в искусстве, конечно, должно быть неизмеримо больше, иначе не было бы почвы для искусства. Вот этому-то значительному числу людей, любящих и природу и искусство такою несчастною любовью — любовью без взаимности, — является на помощь фотография».
Тимирязев подвергает критике «присяжных эстетиков», отрицающих право фотографии на принадлежность к искусству. Он предсказывает фотографии блестящую будущность.
Рассматривая фотографию как один из видов искусства, Тимирязев, безусловно, имел в виду не всякую, а только художественную фотографию, о чем можно судить хотя бы из следующих его слов: «Я убежден, что, разумно руководимое художественным вкусом, это новое орудие исследования (современная фотография. — Г. П.) могло бы способствовать развитию так мало еще распространенного у нас „чувства природы"».
Тимирязев теоретически обосновывает право художественной фотографии рассматриваться в качестве одного из видов изобразительного искусства. Он указывает, что художественная фотография увеличивает сумму эстетических наслаждений красотами природы. Фотография, кроме того, развивает у человека способность подмечать и схватывать элементы красоты в окружающей действительности и тем самым способствует развитию активных художников, способных воспроизводить жизнь и природу при помощи кисти.
Тимирязев считает, что фотограф-художник должен видеть и отбирать в жизни наиболее яркие и типичные явления. В художественной фотографии, как и в картине, вышедшей из-под кисти художника, «должно видеть не одну природу, а и любующегося ею человека».
Мысли Тимирязева о значении фотографии нашли горячую поддержку со стороны одного из крупнейших русских художников— И. И. Левитана. В своем письме к Тимирязеву Левитан писал, что брошюру Тимирязева «Фотография и чувство природы» он прочитал с большим интересом. «Есть положения,— писал он, — удивительно глубокие в ней. Ваша мысль, что фотография увеличивает сумму эстетических наслаждений, абсолютно верна, и будущность фотографии в этом смысле громадна».
В 1951 г. лауреат Сталинской премии Ю. И. Екельчик в своей книге «Изобразительное искусство и фотография» солидаризируется с оценкой Тимирязевым художественной фотографии как одного из видов изобразительного искусства. Он подчеркивает, что сила искусства фотографии заключается в ее способности документально изображать реальную действительность путем выбора типичных явлений и сюжетов жизни, создавать яркое художественное обобщение.
Тимирязев сам был не только тонким ценителем, но и признанным мастером художественной фотографии. Он любил бродить с фотоаппаратом по лесам и полям, по берегу моря и горным тропинкам, фотографируя особенно понравившиеся ему виды природы. В мемориальном Музее К. А. Тимирязева и сейчас сохранились сотни художественных фотоснимков, исполненных Тимирязевым, и свыше 2000 негативов.
Журнал «Вестник фотографии», отмечая 70-летний юбилей К. А. Тимирязева в 1913 г., писал: «К. А. был один из первых фотографов-любителей в России, всегда сознававший важное значение фотографии, как науки, как помощницы ученого исследователя и как воспитательного средства. К. А. Тимирязев состоит сочленом нашего общества с 1894 г., в 1896 г. он был избран в почетные члены нашего общества, а в период около 1903 г. был членом нашего правления. Он нередко экспонировал на выставках (например, на выставке 1898 г. в Москве) обширные коллекции своих диапозитивов, сделанных при помощи простых аппаратов и иллюстрирующих, как нужно изучать природу, его статья „Фотография и чувство природы" многим и многим открыла глаза на истинные задачи светописи».
Предвидение Тимирязева о широком распространении фотографии в народе, об огромной роли фотографии в увеличении суммы эстетических наслаждений нашло блестящее оправдание в нашей советской действительности, где миллионы фотографов-любителей ежегодно производят огромное число снимков, запечатлевая на пленке изумительнейшие красоты самых разнообразных уголков нашей прекрасной социалистической Родины.
Решительно борясь за демократизацию искусства, Тимирязев напоминает, что великие художники, как и великие ученые, в конце концов создавали свои произведения не дли кучки «избранных», а для широких масс народа. Он ссылается при этом на скульптуру Венеры Милосской, на картины Рафаэля и Тициана, на легионы безвестных художников, возводивших шедевры средневековой готики.
Тимирязев противопоставлял этому искусству, имеющему непреходящее значение, произведения декадентов, которые создавались не для народа и не могли поэтому претендовать на будущее. Декадентство, это упадочническое, разлагающееся искусство эпохи империализма, встречало у Тимирязева самую суровую критику. Он называл это направление «опошлившимся». Произведения декадентского искусства Тимирязев характеризовал как вычурные, бездарно вымученные; «в этих произведениях, — говорил он, — и озолоченное мещанство надеется найти еще одну преграду между собою и презираемой толпой, не сознавая, что отличаться еще не значит стоять выше».
Тимирязев указывает на связь декадентства и символизма в искусстве с идеалистическими направлениями в науке и философии. Он разоблачает миф об общечеловеческом, надклассовом характере буржуазного искусства, как и всей буржуазной культуры в целом. Указывая, что в буржуазной культуре царит атмосфера лакейства и прислужничества, Тимирязев приводит ряд примеров продажности буржуазных деятелей культуры. С негодованием он говорит о Шаляпине, который однажды публично «стоял на коленях перед Николаем», исполняя царский гимн. Он считает, что слова, сказанные Дидро о дворянской культуре — «сгнила, еще не созрев», — относятся в такой же мере и к буржуазной культуре. Тимирязев пишет, что для русской буржуазной «культуры» была характерна порнография, «в которой часть культурной „интеллигенции» искала утешения после неудачи движения 3905 года».
Он говорит, что человечество «замучено плодами империалистической культуры».
Тимирязев клеймит позором буржуазных представителей искусства, которые в своих классовых, партийных интересах искажают историческую правду. Он называет пошлой одну из драм французского писателя-реакционера Сарду, исказившего образ Робеспьера. О другой драме того же автора, где на Робеспьера возводится клевета, будто бы он отправил на эшафот своего сына, Тимирязев пишет, что и выражение «пошлая» было бы для нее слишком мягким: «... Так как Робеспьер детей не имел, то это доказывает, к каким опрятным приемам прибегают французские литературных дел мастера, даже из академиков, в угоду своей клерикальной, аристократической и буржуазной публике».
Большой интерес представляют неопубликованные записи Тимирязева об искусстве эпохи империализма, о неминуемой гибели всех форм растленной идеологии доживающей свой век буржуазии — ее философии, этики и эстетики: «Ярче всего представляющая все бесплодие умирающего буржуазного МИра — его эстетика — все эти проявления ее импотентности, все эти декадентства fin de siecle — футуризм, кубизм и другие измы с приставкой нео и без нее, все эти легионы пиитов и художников с полным отсутствием дарования и какой-либо культуры — им же несть числа, в которых будущий историк будет читать несомненные черты ее полнейшей пустоты и пошлости, познавших куда и как ухлопать свои нахватанные миллионы и воображавших, что они оставят по себе следы какого-то нового, созданного ими и для них искусства и красоты. И если история народа. .. будет всегда любоваться их наследием, ... то только презрительно и хихикая будет переворачивать страницы их поэтов, изображения их художников. Их предшественники оставили по себе память — буржуазия исчезает без следа».
В последние годы перед Великой Октябрьской социалистической революцией Тимирязев пришел к выводу о необходимости союза «всех элементов грядущей культуры, с наукой и демократией во главе, для предотвращения полного крушения всеобщей культуры, невиданного со времени распада классического мира». В 1919 г. в статье «Ч. Дарвин и К. Маркс» Тимирязев говорит о необходимости создания пролетарской культуры, которую он называет культурой будущего. Он подчеркивает, что при создании пролетарской культуры важную роль должно сыграть естествознание. Он пишет, что К. Марке рассматривал естествознание как естественно-научную основу своих революционных убеждений. Противопоставляя пролетарскую культуру футуристическим потугам и призывам буржуазных эстетов вернуться на путь «свободной классической эротики», Тимирязев называет последнюю пережитками «позорно издыхающей буржуазной культуры».
Разоблачая распространяемую за границей наглую клевету о «большевистском вандализме», Тимирязев в статье «Русский англичанину об интервенции» пишет о той огромной работе, которую проводят коммунистическая партия и Советское правительство в области культурной революции, в области эстетического воспитания народа, несмотря на вызванные войной и блокадой страшную разруху и голод в стране. «Прибавьте к ужаснейшему положению, когда-либо испытанному каким-нибудь народом, непрерывающиеся заботы о народном образовании, возникающие бесчисленные школы, читальни, аудитории, небывалый спрос на книгу для народа, успешно удовлетворяемый советским почином, подъем эстетического развития народа, благодаря впервые ставшим действительно народными театрам, концертам, лекциям. Подведите итоги всему этому, и вы оцените по достоинству наглую клевету о большевистском вандализме, распускаемую подкупленною печатью всего мира».
Работа Тимирязева в качестве педагога и популяризатора науки составляет одну из наиболее существенных сторон его деятельности. Будучи более 40 лет профессором Петровской земледельческой и лесной академии и Московского университета, Тимирязев принимал участие в подготовке десятков тысяч специалистов, которые несли затем свои знания в самую гущу народа. Кроме студентов высших учебных заведений, многие тысячи людей слушали его публичные лекции. Еще большее значение имели для распространения научных знаний печатные работы Тимирязева. Его лекции и печатные работы представляют собой замечательные образцы педагогического мастерства. Вместе с тем в них содержатся интересные мысли и в области теории педагогики. Изучение педагогического наследства Тимирязева заслуживает серьезного внимания со стороны многочисленной армии советских ученых и преподавателей высшей и средней школы. Тимирязев разрабатывал также теоретические основы популяризации науки, поднимаясь до понимания не только ее чисто образовательного, но и политического значения.
В деятельности Тимирязева как педагога и популяризатора науки особенно ярко проявились его демократические и патриотические убеждения. Осуществление своего призыва к единению «науки и демократии» он увидел в Великой Октябрьской социалистической революции. С первых же дней установления Советской власти он принимал активное участие в реформе народного образования в нашей стране, в борьбе коммунистической партии за всемерное распространение знаний среди трудящихся. Народный комиссариат просвещения назначил Тимирязева членом Государственного Ученого Совета, он был избран действительным членом Социалистической (позднее названной Коммунистической) Академии и восстановлен профессором Московского университета. Тимирязев был избран почетным председателем «Ассоциации натуралистов и рабочих самоучек». И всюду, несмотря на свой преклонный возраст, он развивал кипучую деятельность.
Тимирязев внимательно изучал Положение о российских университетах, изданное Советским правительством в качестве основы для обсуждения вопроса о реформе высшей школы на съезде представителей всех высших учебных заведений. Высказывая в печати свои соображения по этому Положению, Тимирязев приветствовал его демократический характер, обеспечивающий достижение высших ступеней знания трудящимися массами. С особым удовлетворением отмечал Тимирязев пункты Положения, говорящие о работе университета в области популяризации науки. Вместе с тем он высказывал и ряд критических замечаний, направленных на дальнейшее улучшение системы высшего образования.
Тимирязев приветствовал организацию первого русского рабочего факультета, видя в нем осуществление своей мечты. «Наука и демократия, — писал Тимирязев в своем письме в рабочий факультет Института имени Карла Маркса, — тесный союз знания и труда — десятки лет был моим любимым призывным кличем, и в сегодняшнем вашем собрании я вижу начало осуществления одного из важнейших проявлений его в жизнь». Большую организационную работу в эти годы Тимирязев сочетал с широкой литературной деятельностью. Он горячо откликнулся на предложение газеты «Правда» помещать в «Еженедельнике» «Правды» статьи по научным вопросам и опубликовал там свои статьи «Два дара науки», «Эрнст Геккель» (некролог) и др. В журнале «Рабочий мир» он поме стил в 1918 г. статью «Перед памятником неподкупному». Тимирязев в это время подготовил к печати ряд работ для но вых и повторных изданий: «Наука и демократия», «Исторический метод в биологии», «Солнце, жизнь и хлорофилл», «Насущные задачи современного естествознания», «Чарлз Дарвин и его учение», «Жизнь растения», «Наука», «Развитие естествознания в эпоху 60-х годов» и др. Наряду с борьбой за популяризацию науки Тимирязев выступал также за демократизацию искусства, придавая большое значение воспитанию в народе эстетического чувства. Он был горячим поборником реалистического направления в искусстве и со всей силой обрушивался против формалистических и натуралистических тенденций, выявляющих распад буржуазного искусства. Единственный выход из состояния маразма и разложения буржуазной культуры он видел в уничтожении; буржуазного строя и установлении социалистического строя, который приведет к созданию пролетарской культуры — культуры будущего.
