Хотя в 1913 г. Тимирязев по состоянию здоровья уклонился от публичных чествований в связи с 70-летием со дня его рождения, поток приветствий к нему был еще более значительным. Тимирязева приветствовали высшие учебные заведения, ученые общества, его соратники и многочисленные ученики. В Музее К. А. Тимирязева хранятся приветственные письма и телеграммы профессоров Н. Д. Зелинского, Н. Е. Жуковского, А. П. Павлова, В. И. Палладина, И. А. Каблукова, А. Н. Реформатского, И. А. Стебута, Д. Н. Прянишникова, С. Л. Иванова, А. Ф. Фортунатова, композитора П. И. Чайковского, художника В. Д. Поленова и десятки других. Газеты опубликовали отзывы выдающихся русских и зарубежных ученых о Тимирязеве.
И. И. Мечников из Парижа сообщал: «Всем сердцем присоединяюсь к чествованию видного русского ученого, труды которого пользуются широкой известностью в Европе». Бывший ученик Тимирязева, профессор геологии А. П. Павлов, писал: «К. А. Тимирязев сам, как и горячо любимые им растения, всю жизнь стремился к свету, запасая в себе сокровища ума и высшей правды, и сам был источником света для многих поколений, стремившихся к свету и знанию и искавших тепла и правды в суровых условиях жизни». О своих чувствах глубокой любви и уважения к Тимирязеву писали и другие ученые, в частности, его ученики Е. Ф. Вотчал, С. Г. Навашин.
Из иностранных ученых Тимирязева приветствовали сын Ч. Дарвина — Ф. Дарвин (Лондон), Ю. Винер (Вена), Г. Бонье (Париж), Фармер, Грум (Лондон) и др. Ф. Дарвин писал о том, что его отец с удовольствием вспоминал о своем свидании с Тимирязевым. Профессор Г. Бонье заявил, что «чествование Тимирязева является праздником не только русской, но и европейской науки, в которую Тимирязев сделал весьма ценные вклады своими выдающимися трудами». Профессор Фармер говорил о своем убеждении в том, что Тимирязев является самым замечательным ботаником нашего времени.
Вполне естественно, что при наличии такого авторитета Тимирязева каждое его слово, каждое действие приобретали большое общественное значение. И если царские власти и холопствующие перед ними академики и профессора ненавидели и боялись Тимирязева, то наиболее передовые русские ученые равнялись по нему, справедливо видя в нем честь и совесть русской науки.
В 1916 г. вышел в свет «Сборник, посвященный Клименту Аркадьевичу Тимирязеву его учениками», который был задуман еще в дни юбилея Тимирязева в 1913 г. В сборнике поместили свои статьи И. П. Павлов, Д. Н. Прянишников, Ф. Н. Крашенинников, Е. Ф. Вотчал, П. С. Коссович, В. И. Палладии, И. А. Стебут, Л. Иванов, Л. Курсанов, С. Навашин, В. С. Буткевич и др. Один из страстных последователей Тимирязева А. П. Модестов написал для сборника стихотворение «Учителю»:
Взгляни, учитель наш, на рать твоих питомцев — Их тысячи рассеяны по облику Руси: От кафедральных сил, родных тебе петровцев До участкового инструктора в глуши,
И все они сплоченною стеною
Ведут борьбу с народною нуждой,
Заветы помня, данные тобою,
Храня в душе моральный облик твой...»
В ответ на присланные ему в связи с 70-летним юбилеем приветствия, Тимирязев писал: «Юбилеи полезны для того, чтобы молодости было не повадно растрачивать непроизводительно самые дорогие годы жизни, когда слагается будущий человек. Людям зрелого возраста юбилей является случаем выставлять на вид свои собственные идеалы и те требования, которые они предъявляют жизни, — случаем для переклички, для проверки своих рядов, для подсчета своих противников. Наконец, в юбилярах они должны поддерживать то чувство солидарности, в отсутствие которого слабеет самая энергичная воля, самый острый ум». Даже перешагнув на восьмой десяток лет, Тимирязев попрежнему чувствует себя неутомимым борцом против насилия и тьмы. Он призывает своих друзей и последователей к ненависти, к неустанной борьбе против сил реакции. «Недаром, — продолжал он, — всегда уравновешенный и уже на склоне своих дней Гёте молил судьбы: Чтоб прежней силою звучало и ненавяжу и люблю, — отдай мне молодость мою». А другой, более близкий нам поэт (Некрасов — Г. П.), в минуту нравственной усталости восклицавший: „Злобою сердце питаться устало, много в ней правды, да радости мало", — в минуты более ясного сознания не признавал ли он, что то сердце разучилось и любить, „которое устало ненавидеть"?».
О революционизирующем действии Тимирязева на ученых особенно убедительно говорит академик В. Р. Вильямс в своем поздравительном письме академику Н. Я. Демьянову в связи с 45-летним юбилеем его научной и педагогической деятельности: «... Мы с Вами были теми немногими, которых Московский Сельскохозяйственный институт получил в наследство от разгромленного революционного очага Петровской академии. Мы с Вами несли революционные заветы наших учителей Гавриила Гаврииловича Густавсона и Климента Аркадьевича Тимирязева, не давая затухнуть этим заветам в вихре арестов, засад, провокаций, повальных обысков и прочих прелестей царского режима. В этой неприглядной обстановке мы все-таки сумели создать на развалинах Петровки центр революционной и научной мысли». Не случайно такие ученые, как В. Р. Вильямс, Н. Я. Демьянов, хранившие тимирязевские традиции, в 1917 г. были первыми в Петровской академии профессорами, приветствовавшими Великую Октябрьскую социалистическую революцию.
Подъем революционного движения в стране все более убеждает Тимирязева в приближении решительной схватки между силами реакции и прогресса, в назревании столкновения этих двух противоположных сил общества. «... В мире назревает борьба двух лагерей..., — писал Тимирязев в начале 1914 г. — Надежда одного из этих лагерей еще недавно была высказана таким знатоком его сокровенных вожделений, как Гюисманс, и в таких красноречивых выражениях: „несколько саванов, пропитанных серою, да несколько костров хорошо просушенных дров и человечество еще могло бы быть спасено". Надежды другого лагеря высказал на днях депутации французских академиков старик Сольвей: „La verite sera la science ou ne sera pas". Которой из этих двух надежд предстоит оправдаться — that is the question».
Позднее, в 1917 г., Тимирязев, уже окончательно перейдя на сторону пролетариата, писал, что если в развернувшейся борьбе двух лагерей победителем окажется лагерь реакции, борющийся против лагеря науки и демократии, то в мире останутся лишь «„ложь и золото и купленные им железо и кровь".
Вот та культура, — продолжает он, — которая ждет человечество, если оно не осуществит одной из самых существенных и неотложных задач своих: свободной науки у свободного народа».
Слова Тимирязева о катастрофическом положении общества при сохранении науки в руках империалистов особенно убедительно звучат теперь, когда высшее достижение современной науки — использование атомной энергии — в руках буржуазии оказалось не средством дальнейшего покорения сил природы, а орудием проведения человеконенавистнической «атомной» политики.
Тимирязев не только видит назревание столкновения двух лагерей, но и высказывает глубокое убеждение в победе революции, в победе трудящихся над силами реакции. В начале 1914 г. в своей статье «„Ошибка" и „отрадное явление"» Тимирязев клеймит позором как предателя и ренегата одного из 125 научных работников, покинувших в 1911 г. университет,— приват-доцента Усова, который подал позднее заявление с просьбой о возвращении его в университет. В заключение статьи Тимирязев выражает твердую уверенность, что «рабью мораль старухи, в которой Некрасов олицетворяет крепостную Россию, не навязать народу, в сознание которого уже „запало" „жизни чистой, человеческой плодотворное зерно».
Можно полагать, что, говоря о «плодотворном зерне», запавшем в сознание народа, Тимирязев имеет в виду освободительные идеи марксизма-ленинизма, которые начиная с 90-х годов XIX в. и особенно с революции 1905—1907 гг. все силь нее и сильнее овладевают пролетарскими массами. Тимирязев пишет, что после удушливой атмосферы периода столыпинской реакции «снова брезжит луч надежды и на этот раз с более далекого, но зато и необъятно широкого горизонта. Как лучи восходящего солнца отражаются в каждой капельке росы, как морской прибой заливает каждую песчинку прибрежья, так и могучий подъем общественного движения проявляется в отдельных фактах жизни, как бы они ни были ничтожны». Далее Тимирязев поясняет, что этим «необъятно широким горизонтом», с которого вновь начал блистать для него луч надежды, является могучее рабочее движение.
Из статьи Горького «Писатели-самоучки» Тимирязев узнает о том, что его книги находят широкого читателя среди рабочих и крестьян. Тимирязев испытывает в связи с этим чувство огромной радости. Он пишет: «Неужели, думалось, моя книга появилась уже в руках его Нила, этого представителя здорового молодого поколения... Неужели простое, здоровое слово науки уже приходит на помощь нарождающейся здоровой русской демократии? И невольно западает в ум не тщеславная, а бодрящая, утешительная мечта: а что если и впрямь —
Я, может, тем народу был полезен,
Что мысли здравые в нем словом вызывал?»
Таким образом, внимание Тимирязева, его мысли и надежды на близкое освобождение народа от ига царизма все больше и больше обращаются к рабочему классу, к большевикам. образы которых были выведены Горьким в его замечательных произведениях.
Наметившийся в начале XX в. переход Тимирязева на позиции пролетариата завершается во время первой мировой войны 1914—1918 гг. Тимирязев, будучи непримиримым противником империалистической войны, в ходе ее окончательно убеждается, что только пролетариат и его большевистская партия могут вывести русский народ из завязавшейся мировой бойни. В этом отношении большой интерес представляют воспоминания о Тимирязеве проф. П. В. Танеева, у отца которого на даче в Демьянове обычно проводил Тимирязев летние месяцы. П. В. Танеев в годы войны находился в Могилеве, где в это время размещалась ставка главнокомандующего. «Когда я приезжал в Демьяново, — пишет он, — Климент Аркадьевич всегда меня расспрашивал о последних военных новостях, глубоко возмущался военными действиями и неизменно говорил, что война должна быть во что бы то ни стало прекращена. Так как за окончание войны стояла партия большевиков, Климент Аркадьевич говорил, что эта единственная партия, которая, взявши власть в руки, выведет Россию из состояния войны и создавшегося тупика».
