Герман Титов "Авиация и космос" Военное издательство министерства обороны СССР, Москва, 1963 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
НА РЕАКТИВНЫХ САМОЛЕТАХ
Февраль 1955 года в Сибири, как обычно, был суровым. Небо чистое, удивительно высокое, настоящее наше, сибирское. Крепкий, упругий воздух обжигает лицо, щиплет уши, пробирается под полы шинели. Под ногами похрустывает искрящийся на солнце снег. Вдали, рассекая морозный воздух, посвистывая, проносятся реактивные самолеты. Они выписывают в голубом небе замысловатые фигуры.
Мы, выпускники школы первоначального обучения, с чемоданами в руках, стайкой подходим к авиационному городку. Там за забором — летное училище, где предстоит нам проходить дальнейшее обучение.
— Смотрите, смотрите, «бочка», еще «бочка»! — воскликнул Лева Григорьев, всматриваясь из-под ладони в небо.
Поставив чемоданы, мы, как завороженные, смотрим вверх, следя за самолетом. Блеснув серебристыми крыльями на солнце, он выписал «петлю» Нестерова, боевым разворотом набрал высоту и, сделав переворот, через крыло спикировал вниз.
— Красота! Здорово! Кто это?
— Неужели пилотирует курсант?! — послышались восклицания.
— Это он нас так встречает. Салют! — пошутил кто-то.
— Вот встреча так встреча.
Да, это было символично. Мы были на пороге военного авиационного училища, и оно встретило нас реактивным самолетом, выполняющим фигуры сложного пилотажа в морозном, бездонно-синем небе.
Человек, пилотировавший истребитель, как потом нам стало известно, был курсантом. Он как бы говорил нам: «Смотрите, чего я достиг, а ведь я тоже пришел в училище таким, как и вы».
Именно так мы и восприняли представившуюся нам картину в зимнем небе. Она еще больше подогрела нашу юношескую страсть к полетам, мечту об овладении современным реактивным самолетом.
Мечты мечтами, но учебная программа, к нашему сожалению, требовала большой предварительной подготовки. Нас разместили в казарме, разбили на группы, показали учебный корпус, классы и сказали:
— Будете несколько месяцев изучать теорию. Встретив наши взгляды, командир пояснил:
— Я понимаю, вам хочется быстрее летать. Стремление вполне понятное. Да иначе и быть не может — настоящий летчик всегда стремится в небо.
Командир рассказал нам о выдающихся советских летчиках, закончивших в свое время это прославленное военное авиационное училище,— о дважды Героях Советского Союза Е. Савицком и В. Ефремове, Героях Советского Союза М. Жукове, С. Здоровцеве и многих других.
— Чтобы стать настоящим летчиком-истребителем, особенно на реактивных самолетах, кроме желания требуется еще очень и очень многое. Вам в первую очередь нужна теория, — закончил командир.
Учеба началась без раскачки. Сами того не замечая, мы с головой ушли в новые для нас предметы — аэродинамику, самолетовождение, тактику. Мы с интересом изучали конструкцию реактивного самолета, двигателя, многочисленных сложных приборов. Перед нами раскрывался сложный мир авиационной реактивной техники.
Курсантский день был загружен до предела. Незаметно летели дни, недели. Кончалась длинная сибирская зима. Ярче светило солнце, быстро таяли посеревшие снежные сугробы.
Для нас, курсантов, настала горячая пора. Завершался первый этап теоретических занятий, и мы готовились к экзаменам. Сидели вечерами над книгами, перечитывали конспекты.
Экзамены — пора волнений. И хотя нам, летчикам,
волноваться не рекомендуется, все же предэкзаменационная напряженность давала себя знать. Ведь от успешной сдачи экзаменов зависел допуск к полетам! Чувствуя это, мы не считались со временем и усталостью. Как и всем студентам, нам казалось, что только одного дня не хватает для успешной подготовки к сессии.
Большинство из нас сдали экзамены с высокими оценками. Весна была в разгаре, и на душе у нас было по-весеннему радостно: скоро начнутся полеты. Мы должны были летать на переходном самолете Як-11. Он намного превосходил по скорости учебный самолет Як-18, на котором мы раньше летали. Правда, он был поршневым, а мы мечтали о реактивном. Ведь в то время наши Военно-воздушные силы почти полностью перешли на реактивные самолеты, скорости которых были близки к звуковым. Были в частях уже и такие самолеты, которые летали за звуковым барьером.
С какой жадностью читали мы в газетах и журналах статьи, посвященные развитию реактивной авиации! Сколько интересного, нового и увлекательного скрывалось за сухими и лаконичными заметками!
На воздушных парадах в те годы советские летчики демонстрировали свои новые успехи в овладении летным мастерством. Над Тушинским аэродромом впервые в истории авиации был показан встречный пилотаж двух групп реактивных истребителей. Четко и слаженно действовали летчики в составе традиционной пятерки реактивных самолетов. Группа из девяти машин безукоризненно выполняла различные фигуры высшего пилотажа.
Именно в эти годы благодаря внедрению в авиацию реактивных двигателей был сделан резкий скачок в увеличении скорости самолетов. Изменились и аэродинамические формы машин. Фюзеляж получил заметную плавность линий, а крылья — стреловидную форму в плане, профили крыльев стали тонкими, с заостренной передней кромкой.
На истребителе появилась катапультная установка и герметическая кабина. Гораздо совершеннее стало и его приборное оборудование.
Я говорю здесь об этом потому, что каждый из нас, обучавшихся в училище и готовившихся стать истребителями, жил не только настоящим, но и будущим. Мы знали, что нас ждет реактивный «миг».
Во время обучения на переходном самолете моим инструктором был капитан Киселев, командиром звена — капитан Буйволов, опытные и вдумчивые офицеры.
Шумливой группой мы стоим на аэродроме. Ярко светит весеннее солнце, дышит паром под его лучами освободившаяся из-под снега земля. Сквозь поблекшую прошлогоднюю траву робко пробиваются ярко-зеленые стебельки. Поблескивают полированными крыльями самолеты, выстроившиеся в шеренгу.
Слышатся голоса:
— К запуску!
— Есть, к запуску!
— От винта!
Пофыркивают моторы. Один за другим самолеты выруливают на старт. Стремительный разбег, и одна за другой машины уходят в воздух. В их кабинах по два человека: инструктор и курсант.
Мы находимся в «квадрате». Так называется место, обозначенное флажками, где размещаются во время полетов курсанты, ожидающие своей очереди на вылет. Отсюда хорошо видны взлетающие и садящиеся самолеты. Здесь же инструкторы разбирают с курсантами ошибки, допущенные в полете.
Первые полеты — первые радости и огорчения. Горячий обмен впечатлениями, шутки.
Вот один из курсантов, только что вернувшийся из первого провозного полета, улыбаясь, подходит к «квадрату»:
— Ну, ребята, вот это машина, настоящий истребитель!
— А ты откуда знаешь?
— Как откуда? Ведь я летал...
— Кто летал, а кто за ручку держался...— обрезают курсанта под общий смех.
Не любили, ох как не любили у нас, когда кто-нибудь начинал изображать из себя «бывалого» летчика. Острот не оберешься, да еще в «стартовке» разрисуют.
Меня назначили командиром отделения. Это была моя первая командирская должность. С чего начать? Как командовать своими товарищами — курсантами, такими же, как я сам?
Первые наставления дал нам командир звена капитан Буйволов. Собрав всех командиров отделений, он сказал:
— Отныне вы непосредственные начальники курсантов, и за проступки подчиненных вам людей мы будем требовать с вас. Почитайте в уставе свои обязанности и строго их выполняйте... По своему опыту знаю, — продолжал Буйволов, — что многое зависит от вас самих, от вашего личного примера. На вас будут смотреть, по вас равняться. Дисциплина. Исполнительность. Внешний вид. Вот три кита, на которые обратите внимание. На них будет стоять ваш авторитет. А без авторитета нет и командира. Запомните это крепко.
Надо признаться, что сначала не все шло гладко. Сказывалась неопытность, непривычность к новому положению. Но наши инструкторы, командиры вовремя нас поправляли, помогали нам во всем.
С освоением вывозной программы у меня все шло хорошо, лучше, чем в школе первоначального обучения.
Однажды мы пришли на аэродром. Уточняя задание перед полетом, инструктор сказал мне:
— Товарищ Титов, полетите с командиром звена.
И вот я в самолете. В инструкторской кабине — капитан Буйволов. С ним я и раньше поднимался в воздух. Мои летные навыки формировались под его влиянием. Однако на первом плане был, конечно, инструктор. Он сначала давал провозные, потом постепенно стал доверять управление самолетом.
В полетах инструктор не имел привычки без нужды вмешиваться в управление. Летишь с ним — как будто один. Даже не верилось, что сам ведешь самолет. Нам, курсантам, очень нравились такие вылеты.
И вот теперь я должен показать командиру звена, чему меня научил инструктор.
Взлетел я как будто нормально, как требуется, выдержал самолет над землей до определенной скорости и перевел в набор высоты. Взял курс в зону пилотажа. Безошибочно нашел ориентиры, которыми она обозначена.
Делаю левый вираж. Вывожу самолет точно в направлении выбранного ориентира. Самолет слегка вздрагивает— это значит, что он попал в собственную струю и высота выдержана точно. Сразу же перекладываю в обратный крен. И так фигура за фигурой. Стараюсь,, делать слитно, без паузы, энергично.
Помню, в школе первоначального обучения мне попадало за это. Старался выполнять фигуры энергично, а у меня получалось резко. Мне казалось, что стремительный пилотаж — неотъемлемое качество летчика-истребителя. Но только позже я понял, что он требует от летчиков высокого мастерства, координированных действий рулями.
Впереди сложнейший этап полета — посадка. Снижаюсь, выдерживаю заданную скорость на планировании. Мысленно отмечаю про себя высоту: метр, полметра, тридцать сантиметров... Энергично, но без рывков добираю ручку. Вот оно, заветное посадочное «Т», совсем рядом.
— Разрешите получить замечание? — спросил командира звена после полета.
— Хорошо, — ответил капитан Буйволов. Он задумался, а затем добавил: — Самостоятельный вылет разрешаю
Это было так неожиданно, что я растерялся. Ведь в нашей группе еще никто не летал самостоятельно. Стою и не знаю, что сказать. А капитан, улыбнувшись, повторил:
— Ну да, разрешаю самостоятельно...
Радостный, полный надежд, шел я на другой день на аэродром. Но вскоре мне пришлось разочароваться: узнал, что мне в этот день полет не был запланирован. Я терялся в догадках. Почему?.. Сначала утешал себя мыслью, что инструктор, видимо, хочет подтянуть группу, чтобы все вылетели более или менее одновременно.
«Ну что ж, ради товарищей можно и потерпеть денек-другой»,— думал я.
Но и на второй день мне не удалось полетать. На мой вопрос инструктор ответил:
— Вот наведете порядок в отделении, тогда полетите.
— Слушаюсь, — чуть слышно ответил я инструктору.
Дело в том, что командиры стремились не только научить нас летать, но и воспитать дисциплинированными курсантами. Они требовали неукоснительного соблюдения уставного порядка. Чего греха таить, увлекшись полетами, иногда мы допускали промахи в дисциплине. Я не всегда был достаточно требовательным к курсантам отделения. Мне казалось, что главное — полеты, а аккуратная заправка кроватей, соблюдение порядка в казарме и т. п. — дело второстепенное. Инструктор хотел воспитать из меня настоящего, требовательного командира. Он давал мне понять, что без дисциплины на земле не может быть успеха в полете.
Впрочем, эти выводы дошли до меня много позднее. В те же дни пришлось заставить себя заняться наведением порядка в отделении.
Только через несколько дней, когда я доложил, что порядок наведен, и инструктор, проверив, убедился в этом, мне был разрешен самостоятельный полет.
Полеты шли один за другим. Вскоре к нам в группу пришел новый инструктор — Лев Борисович Максимов. Это был настоящий летчик-истребитель. Он сразу понравился нам своим живым характером. Энергичность и стремительность удивительно гармонично сочетались в нем с выдержкой и самообладанием.
С первых полетов Максимов старался выработать у курсантов качества, необходимые летчику-истребителю: решительность, активность действий, умение ориентироваться в сложной обстановке, быстроту реакции и, конечно, высокую технику пилотирования. Он учил нас постоянно искать воздушного противника, маневрировать энергично, стремительно.
Однажды я отрабатывал типовые атаки. Самолет инструктора шел за воздушную цель, а я его атаковал. И хотя это был только начальный этап обучения воздушному бою, мы, курсанты, начитавшись книг Покрышкина и Кожедуба, уже мнили себя настоящими истребителями. С юношеским жаром атаковали «противника», мысленно включали тумблеры, нажимали на гашетки, рисуя себе картину, как вражеский самолет, сраженный меткой очередью, кувыркаясь, летит к земле. Иногда, чувствуя наше увлечение, инструктор сдерживал наиболее горячих из нас, давая понять, что нам надо еще много и много работать, чтобы стать хорошими летчиками-истребителями.
Вот и на этот раз, довольный, как мне казалось, успешной атакой, я после выхода из нее замечтался. Когда же вспомнил, что надо пристроиться к самолету инструктора, смотрю, а его нигде не видно.
Где самолет? Сзади? Внизу? Небо было чистым, и, казалось, негде ему скрыться. Смотрю кругом — нет самолета.
«Потерял, — мелькает мысль, — опозорился».
Нет, этого не должно быть! Надо найти самолет. Начинаю поиск более тщательно, как учили. Осматриваю сектор за сектором, до боли напрягаю зрение. Вдали над горизонтом замечаю точку. «Он», — подумал с облегчением. Прибавляю обороты мотору, сближаюсь и с ходу пристраиваюсь к самолету Максимова в правый пеленг.
На аэродроме после посадки, как обычно, спрашиваю:
— Разрешите получить замечания?
— Замечаний нет, — отвечает инструктор, а сам улыбается.
«Вот видишь, — говорили мне его веселые глаза, — чуть зазевался, «противник» от тебя и ушел. Понял?»
Инструктор не любил разжевывать курсантам их действия, читать нотации. Соображай, мол, сам, анализируй, делай выводы. В общем, давал повод для размышлений.
Обдумывая на земле свой полет, я сожалел, что упустил самолет инструктора из виду. И хотя сейчас мне ясно, что ему, опытному летчику, ничего не стоило уйти от меня, еще не оперившегося «птенца», я твердо сказал себе: «В следующий раз не уйдешь, не упущу!»
Максимов же был доволен тем, что я все-таки нашел его. Он обращал особое внимание на такое качество, как быстрота реакции. Без этого, говорил он, не может быть летчика-истребителя. Сейчас, после космического полета, я могу добавить, что без этого качества не может быть и летчика-космонавта.
Была у Максимова истребительская жилка. Летая с ним, мы не раз убеждались в этом. И как же мы завидовали и подражали ему!
В первых полетах в строю парой мы, естественно, вели себя осторожно, старались держаться подальше от ведущего. С каждым вылетом наши навыки крепли. Максимов требовал, чтобы мы держались поближе.
— Пара должна быть как один самолет, — часто говорил он, — на то мы и истребители.
Летим однажды из зоны, где отрабатывали типовые атаки. Я шел ведущим. Внизу, насколько может видеть глаз, раскинулись целинные земли. Вот темнеют ровные полосы. А по краям их букашками кажутся тракторы. Это мои сверстники, откликнувшиеся на призыв партии и правительства, поднимают вековую целину. Красивое зрелище!
Вдруг вижу, Максимов, идущий сзади справа, резко накренил свою машину в мою сторону. Раздумывать некогда. Мгновение — и энергично даю крен влево, со скольжением теряю высоту. Я уже знал «уловки» инструктора. Догадываюсь: испытывает быстроту реакции. После полета, как обычно, спрашиваю о замечаниях.
— Замечаний нет, — отвечает с едва заметной улыбкой.
Любил Максимов летать красиво, энергично. Но вместе с тем не терпел нарушений правил безопасности. Он добивался высокого мастерства техники пилотирования и строго взыскивал, если курсант «резвился» в воздухе, не учитывая своих возможностей.
...Далеко впереди золотятся на солнце облака. Мы летим с инструктором в строю парой. Потом расходимся и начинаем отрабатывать типовые атаки. Воздушный «бой» стал напряженным. Я увлекся и подошел к самолету Максимова очень близко. Создалась опасная ситуация. Инструктор резко взмыл вверх. А на земле сказал:
— За такие дела... — Его глаза сверкнули гневно.
Я не видел его никогда таким сердитым. Но через минуту он успокоился.
— Иди, разберем... — примирительно сказал он.
Инструктор подробно объяснил мне, когда можно летать «крылом к крылу», а когда этим рисковать нельзя. Любая ошибка в воздухе может стать роковой, последней, говорил он мне, раскрывая такие понятия, как риск и строгий расчет.
Учеба на переходном самолете подходила к концу. Командир звена капитан Буйволов как-то собрал нас и сообщил:
— Будем писать на вас характеристики и передавать на боевой самолет.
Максимов и Буйволов были всегда откровенны с курсантами и того же требовали от нас. Честность, правдивость для них были превыше всего. И на этот раз они не скрыли того, что напишут в характеристиках.
— Вам, Титов, дам высшую оценку, — услышал я, — из вас получится настоящий истребитель. Только не зазнавайтесь, учиться надо ох как много, — сказал мне командир звена.
До сих пор вспоминаю его слова. Как важна мне была эта похвала! Она вселила в меня уверенность в своих силах и вместе с тем обязывала ко многому. Позже я узнал, что Максимов и Буйволов сдержали свое слово. В моей летной характеристике они написали: «Следует обратить внимание на этого курсанта, из него в дальнейшем получится отличный летчик. Летает смело, уверенно».
Боевой реактивный истребитель. Сколько мечтали мы о нем! И вот рубеж, отделявший нас от него, кажется, пройден.
Мы начали изучать реактивный самолет. С вниманием ловили каждое слово преподавателей, рассказывающих нам об устройстве планера, двигателя, приборного оборудования. Вот двигатель. Небольшой по габаритам, не так уж сложен он и по устройству, а какую огромную мощность развивает! Вначале это казалось невероятным. Но, чем глубже мы изучали авиационную технику, тем яснее видели, какой переворот совершен в советской авиации. А позже, когда мне довелось изучать мощные двигатели ракеты, выводящие ее в космос, сами космические корабли, я понял, что создание такой могучей техники в нашей стране — явление закономерное.
Между тем время шло своим чередом. Наряду с напряженными занятиями и полетами мы много занимались спортом.
Летом мы выехали на полевой аэродром.
В первые же дни приступили к устройству спортивной площадки. Без нее мы не могли обходиться ни один день. Спорт стал нашей жизненной потребностью. Мы устраивали соревнования, выступали со спортивными номерами на вечерах художественной самодеятельности.
Участвовали в художественной самодеятельности даже в районном Доме культуры. Мне приходилось выступать и в роли конферансье и в роли чтеца-декламатора. Однажды мы с Володей Журавлевым и другими курсантами так увлеклись репетицией, что опоздали на несколько минут из увольнения. А старшина у нас был строгий.
— Ну что, артисты, задерживаемся?— встретил он нас вопросом.
— Виноваты, товарищ старшина, не рассчитали.
— Не рассчитали? Так, так... Придется помыть пол в казарме. Искусство требует жертв.
— Есть, помыть пол, — ответили мы дружно.
На другой день приготовили швабры, тряпки, принесли воды.
— Ну что, приступим?— сказал я.
— Приступим, но что-то скучно,— ответил Толя Шишкин и взял баян.
Полилась музыка. Степа Шерстнев, орудуя тряпкой, запел песню. Ну а я, действуя шваброй, подтянул ему, потом стал читать стихи. В общем, совместили приятное с полезным — и пол вымыли, и порепетировали.
Старшина не удержался, заглянул к нам в казарму. Проверил, как вымыт пол, как расставлены кровати.
— Так,— сказал он, уходя,— значит, нам песня строить и жить помогает...
— Не жить, товарищ старшина, а мыть, — счел нужным уточнить Володя Журавлев, — мыть пол, хотя и жить с ней, конечно, веселее.
На реактивном самолете инструктором у нас был капитан Валерий Иванович Гуменников. На первый взгляд он показался нам резким, суровым. Немногословный, подтянутый, аккуратно одетый, он производил впечатление строгого, педантичного человека.
«Каким-то он будет в воздухе?» — думали мы.
С каждым днем работы с новым инструктором мы все больше и больше убеждались, что он любит дисциплину, четкость и аккуратность во всем. Позже мы поняли, что без этого нельзя добиться мастерства при полетах на реактивном самолете. Расхлябанность, бесшабашность здесь нетерпимы: самолет был строже тех, на которых мы летали раньше. Пилотировать машину требовалось более аккуратно и чисто. К этому нас готовили с первого дня на земле и в воздухе, во время провозных полетов на спарке.
И вот я в кабине реактивного самолета. Валерий Иванович Гуменников мне говорит:
— Делай все сам. Я буду только контролировать. Слышу команду:
— Взлет!
Увеличиваю обороты двигателя, и самолет стремительно рванулся вперед. Мы в воздухе. Стараюсь делать все по порядку. Убираю шасси. Смотрю на высотомер, а высота уже четыреста метров. Опоздал! Ведь на высоте двести метров надо делать разворот. Тороплюсь, но мои движения не успевают за полетом. Третий разворот, четвертый, посадка. Будто одно мгновение пронеслось время полета по кругу.
Вскоре я наглядно убедился, насколько быстрее нужно действовать летчику при полете на реактивном самолете. До автоматизма должны быть отработаны все операции с арматурой кабины и органами управления.
Снова тренировки, вывозные полеты. Капитан Гуменников — требовательный инструктор. Он не выпускал курсанта самостоятельно в полет, пока твердо не убеждался в том, что тот с заданием справится. Но это не значит, что он возил курсанта до бесконечности, как иногда поступают перестраховщики. Бывают ведь такие.
С окончанием полетов рабочий день для нас, курсантов, еще не заканчивался. Мы сами под руководством техника готовили самолеты к полету, сами устраняли неисправности, выполняли регламентные работы. Проводили послеполетную подготовку самолета: осматривали его, чистили, проверяли все агрегаты. В общем, работы на полтора-два часа, а если случится какая-либо неисправность, то и больше.
Мы работали с большой охотой. Хотелось своими руками все потрогать, проверить. Подбадривая нас, техник говорил:
— Это нужно. Летчик без технических знаний и навыков — не летчик.
Пожалуй, он был прав. Работая на самолетах, мы глубже изучали технику, узнавали, как выполняются предполетный и послеполетный осмотры, что такое регламентные работы, какие бывают отказы, как их предотвратить и многое другое. Самолет становился понятным, знакомым до мелочей. Это очень важно для летчика.
Первый самостоятельный вылет на любом самолете всегда связан с радостным волнением. Радость наша была двойной, ведь наш самолет — реактивный. Давняя мечта осуществлялась.
Уже в то время, когда мы летали на боевом «миге», к нам пришел новый инструктор капитан Станислав Коротков. «Строгий человек, промахов не прощает», — так нам его охарактеризовали. В справедливости этих слов мы вскоре убедились сами. Летишь в зону, выполняешь фигуры пилотажа. Кажется, все идет хорошо. Но инструктор недоволен.
— Надо летать чище, красивее, — говорит он и начинает сам пилотировать. — Смотрите!
Фигуру выполнит энергично, артистически. Потом заставит повторить раз, другой. Снова и снова приходилось выполнять фигуру, пока не получалось так, как требовал инструктор.
Последнее лето нашей учебы было особенно трудным. Мы летали в зону, по маршруту, вели учебные воздушные бои, стреляли и хорошо узнали, что значит летать на реактивном истребителе. На околозвуковых скоростях возникали большие перегрузки. Они утомляли летчика.
Те курсанты, которые раньше недооценивали спорт, теперь убедились, насколько он важен для летчика. Они просто не выдерживали нагрузок летного дня. Но таких были единицы, большинство из нас усиленно занимались спортом: работали на гимнастических снарядах, играли в волейбол, футбол. В результате у многих в выпускной характеристике было записано: «Максимальную нагрузку летного дня переносит легко».
Стоял конец августа. В Сибири наступала осень. Рощи основательно тронул багрянец. Как-то по-особому был чист и прозрачен воздух солнечного утра.
Серебристый «миг» стремительно рассекает высоту, ввинчиваясь в синеву неба. Веду самолет в зону пилотажа. В инструкторской кабине — член государственной комиссии, полковник. Он сидит спокойно и ничем не дает в себе знать. Наверно, любуется сибирскими пейзажами. Согласно заданию начинаю выполнять одну фигуру за другой. Невольно увлекся, да так, что забыл о проверяющем. И только когда вывел самолет из последней фигуры, спохватился и поспешно доложил:
— Задание выполнил!
— На точку, — подал голос полковник.
На обратном маршруте почему-то вспомнился зимний февральский день, когда мы, подходя к училищу, любовались полетом реактивного самолета. Может быть, и сейчас где-то стоят новички, наша смена, раздумывая о своем будущем.
Самолет идет ровно, спокойно, послушный малейшему движению рулей. В последний раз смотрю на проплывающие внизу широкие серебряные ленты рек, желтеющие перелески, темнеющую вдали тайгу. Над полями и поймами сбиваются в стаи и кружатся птицы. Крылатые путешественники собираются в дальнюю дорогу, покидая свои гнездовья.
«Вот так, — подумалось мне, — и мы скоро покинем края, где обрели крылья, возмужали».
Чуточку грустно стало на душе.
Подведены итоги экзаменов. Курсантов собрал командир эскадрильи. Он объявил итоги по теоретическим дисциплинам и оценки по технике пилотирования и боевому применению.
— Курсант Титов, — услышал я свою фамилию, — по всем теоретическим дисциплинам получил отличные оценки. Пилотирование в зоне — «отлично», стрельба — «отлично», воздушный бой — «отлично».
Мне, признаться, несколько неловко было стоять по команде «Смирно» среди своих товарищей и слышать все это. Но вместе с тем приятно было сознавать, что годы, проведенные в напряженной учебе, не прошли даром.
Училище закончено. Что делать дальше, куда поехать? Разговоров среди нас об этом было очень много. Одни мечтали скорее попасть в боевой полк, другим полюбилась должность инструктора в училище.
Степа Шерстнев категорически заявил:
— Буду инструктором, — и, приводя в пример наших воспитателей, доказывал, какая это благородная профессия. Шерстнев добился своего: его назначили инструктором, и сейчас он работает в одном из авиационных училищ.
Другие, их было большинство, горячо убеждали, что нет ничего почетнее, как служить летчиком в полку, охранять воздушные рубежи нашей Родины. Мне также хотелось попасть в строевую часть.
11 сентября, по случайному совпадению в день моего рождения, был подписан приказ о выпуске нас из училища. Мне было присвоено воинское звание «лейтенант».
Казарма словно встревоженный улей. Мы горячо поздравляем друг друга.
Когда нам объявили о назначениях, разговоры, мечты о будущем вспыхнули с новой силой. Вечером наша группа «братцев-ленинградцев» — офицеров, получивших назначение под Ленинград, — собралась вместе.
— Нет, хлопцы, что ни говорите, а нам здорово повезло, — сказал Николай Юренков. — Это же понять надо: будем летать на «мигах» недалеко от Ленинграда.
— И Адмиралтейская игла станет ориентиром номер один, — перебил его Миша Севастьянов. — А к Медному всаднику будем в гости ходить. Герман, как там сказал о Питере твой любимый поэт?
— А ты, Миша, забыл разве? Это каждый десятиклассник помнит, а ты уже летчик, лейтенант, — полушутя ответил я и прочитал:
— Красуйся, град Петров, и стой неколебимо, как Россия...
Кажется, в этот вечер мы размечтались. Впрочем, и было отчего: решился вопрос о нашем назначении.
Где служить? Для каждого военного человека этот вопрос далеко не безразличен, а тем более для нас, молодых летчиков, только что ставших офицерами.
Трудности жизни в неблагоустроенных местах нас не страшили. Мы были готовы к ним и поехали бы в любой уголок нашей страны, куда бы нас ни послали. Ведь шел памятный 1957 год, когда сотни тысяч таких же молодых, как и мы, юношей и девушек по комсомольским путевкам покидали родные, обжитые края, благоустроенные квартиры и отправлялись на новостройки Сибири и Урала, жили в палатках целинных совхозов. Партия звала молодежь обживать тайгу и степь, утверждать жизнь в безлюдных доселе краях.
Готовы были и мы поехать на любые земли, туда, где нужен в небе стремительный посвист воздушного стража — самолета-истребителя, где нужен ратный труд воздушного воина. Мы солдаты, и на приказ Родины у нас только одно слово в ответ: «Есть!» И все же в Ленинград тянуло. Летать в балтийском небе, недалеко от чудесного города, носящего имя великого Ленина, бывать в нем, увидеть то, что знакомо лишь по рассказам, фильмам и книгам, — это же в самом деле великая честь.
Мы чувствовали себя в те дни настоящими именинниками, широкие улыбки не сходили с наших лиц. И хочется быть серьезным, а встретишься взглядом с другом, прочтешь в его глазах то же, что сам думаешь, и поплыла улыбка по всему лицу.
Во всяком случае, мы с отцом в дни отпуска много говорили о предстоящей моей жизни на новом месте. Отец рассказывал мне о достопримечательностях Ленинграда, словно прожил там всю жизнь. Он говорил:
— Город Ленина — это прекрасный памятник героическому прошлому России, колыбель революции! Тебе, Герман, надо помнить, что Ленинград — это огромный родник, нет, не родник, а целый океан для познаний, образования, воспитания самого себя. Сумей взять максимум возможного. Служи честно. Все отдавай прежде всего делу. А свободное от дел время попусту не растрачивай. По возможности чаще бывай в городе.
Октябрь почти везде одинаков: льют дожди, ветер метет вороха желтых листьев. На небе свинцовые тучи. Октябрь 1957 года, который я провел в родном селе Полковниково перед поездкой к месту службы, был таким, как и всегда. Таким же — и не таким. Он запомнился мне событием, которое взволновало весь мир. По радио мы услышали сообщение: 4 октября мощная баллистическая ракета, преодолев вековое тяготение Земли, вывела на орбиту контейнер с научной аппаратурой, который стал первым искусственным спутником Земли. Спутник имел форму шара диаметром 58 см и весил 83,6 кг. Он прокладывал первую трассу в космос.
Спутник!
Не было дома в нашем селе, в котором не велись бы самые оживленные и радостные разговоры на эту тему. Каждый мнил себя астрономом, а кое-кто и космонавтом. С этим замечательным чувством гордости за нашу Родину, проложившую дорогу в космос, выезжал я из дому в часть, где мне предстояло начинать службу летчика-истребителя.
