Герман Титов "Авиация и космос" Военное издательство министерства обороны СССР, Москва, 1963 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
Что больше всего запомнилось? То, что ты управляешь сложной первоклассной машиной, и она подчиняется твоей воле. Это трудно передаваемое чувство знакомо всем летчикам. Оно владело мной и при полете на космическом корабле «Восток-2». В этом, пожалуй, и заключается романтика нашего летного труда.
За успешный самостоятельный вылет командир эскадрильи объявил нам, молодым летчикам, благодарность. Старт взят неплохо, но мы знали, что впереди длинный и трудный путь к вершинам мастерства военного летчика-истребителя. И мы начали этот путь дружной, слаженной семьей. Быстро мчались дни, недели, месяцы. Впрочем, не все молодые офицеры правильно начали свою службу в полку.
Были среди нас лейтенанты Аксютенко и Язынин. Курсантами они вели себя неплохо. Но вот, прибыв в часть, зазнались, стали нарушать режим дня, увлекаться выпивками. Это вскоре отрицательно сказалось на их здоровье. Павел Язынин, например, раньше с успехом занимался тяжелой атлетикой, поднимал штангу весом 125 кг. А теперь врач вынужден отстранить его от полетов по состоянию здоровья.
Было ясно, что Аксютенко и Язынин не понимали, насколько важно для летчика соблюдать режим отдыха, быть дисциплинированным на земле и в воздухе. Нужно что-то предпринимать, как-то воздействовать на товарищей, пока еще их «болезнь» не зашла далеко. Наши командиры, товарищи из партийного и комсомольского бюро, узнали о нарушителях и решили принять нужные меры. Вскоре командир и секретарь партбюро собрали нас на беседу.
— Мы хотим посоветоваться с вами по поводу поведения лейтенантов Аксютенко и Язынина, — обратился к нам офицер Подосинов.
— Вы живете вместе, вместе проводите время, поэтому ваши предложения могут быть полезными, — добавил секретарь партбюро Пивоваров.
— Не по-товарищески как-то получается, — не совсем уверенно сказал кто-то из задних рядов.
Пивоваров сразу насторожился. Видно было, что эта реплика встревожила его. Чуть помолчав, он предложил:
— Хорошо. Давайте тогда поговорим на тему о дружбе и товариществе. Идет? — И, не ожидая нашего ответа, он продолжил: — Если бы я шел неверным путем, а друг, видя это, меня не поправил вовремя, то какая же цена такой дружбе?
Завязался интересный разговор. Потом перешли к обсуждению поведения Аксютенко и Язынина. Мы рассказали о них все, что знали, внесли свои предложения. Общее мнение было таким: надо обсудить их поступки на офицерском собрании. Не поможет — провести суд чести. Командир и секретарь партийного бюро согласились с нами.
На другой день состоялось офицерское собрание. Оно проходило бурно. Мы, не кривя душой, высказали на нем все, что думали о поведении молодых летчиков.
Много справедливых упреков выслушали нарушители. Все это оказало большое влияние не только на Аксютенко и Язынина, но и на всех нас.
— Скучновато нам тут, — неуверенно, в виде какого-то оправдания, проговорил Язынин.
Вот уж с этим ни я, ни мои друзья никак не могли согласиться. Это у нас-то скучно? Да как это так, молодой офицер, перед которым широко распахнуты двери в жизнь, полную учебы, совершенствования и увлекательного отдыха, начинает говорить о скуке? Да будь в сутках сорок восемь часов и тех не хватит — летная учеба, клуб, библиотека, спортивные площадки, чудесный город Ленинград...
А наша дружная комсомольская семья! Сколько увлекательного и интересного придумано было и осуществлено комсомольцами! Мы организовали самодеятельность. Не раз ездили к шефам и давали концерты. Наш хор пользовался большим успехом. А выступления группы акробатов, в которой мне товарищи доверили роль «верхолаза», повторялись на «бис». Наши команды — волейбольные, футбольные и другие — сколько кубков они завоевали в различных соревнованиях!
Нет, тут не до скуки. Надо жить полнокровной жизнью, не отставать от нее, быть ее активным участником. Вот о чем думал я на том памятном собрании. По-моему, поняли это и Язынин с Аксютенко.
Жизнь шла своим чередом. Теоретические занятия, подготовка к полетам, парковые дни, полеты — всем этим до краев была заполнена наша служба в полку.
Ленинградская погода нас не баловала. С грустью мы смотрели на пепельно-серые облака, когда они сплошной пеленой закрывали небо. Полетов в эти дни не было. Зато, когда метеорологи предсказывали хорошую погоду, мы окружали командира эскадрильи, составлявшего плановую таблицу. Он сердился, но ничего не помогало. Мы не уходили до тех пор, пока не видели в плановой таблице своей фамилии.
Теперь мы уже понимали, что самым сложным элементом полета была посадка, самым интересным — пилотаж в зоне. При посадке нужны точный расчет, хороший глазомер, быстрота реакции.
С посадкой у меня, кажется, ладилось, но командиры требовали от нас, чтобы посадка была безупречной. Взять, к примеру, пробег самолета. Первое время мы стремились сразу же после приземления побыстрее опустить нос самолета на переднее колесо, чтобы начать торможение. Это приводило к перегреванию тормозов.
— Надо действовать в зависимости от обстановки, — учил нас командир эскадрильи. — Например, если ветерок встречный, то на пробеге следует дольше держать переднее колесо приподнятым. Тогда самолет, имея больший угол атаки, быстрее гасит скорость за счет аэродинамического торможения. Тормоза беречь надо, не перегревать их.
Летная деятельность требует от человека выдержки, самообладания, находчивости. Эти качества молодой летчик обретает в ходе учебы. Нам их повседневно прививали наши командиры. Особенно многое мы переняли у Николая Степановича Подосинова. Для нас он был примером настоящего летчика-истребителя. Он часто с нами летал, руководил полетами.
В любой обстановке, какой бы она ни была сложной, Подосинов принимал решение мгновенно. И главное, с невозмутимым спокойствием. Если Николай Степанович руководит полетами, то мы знали, что все будет в порядке. Он, словно дирижер большого оркестра, мастерски управлял действиями многих летчиков, находившихся в воздухе. Обладая богатым опытом, Подосинов всегда до деталей знал обстановку на земле и в воздухе. Он как бы угадывал намерения летчика, чувствовал, когда надо помочь ему, подбодрить, разрядить обстановку шуткой.
Погода в районе нашего аэродрома неустойчивая. Придем на аэродром — синее небо, солнце светит, но подует внезапно ветер с моря, и через несколько минут облачность закроет горизонт. В таких случаях некоторые командиры немедленно прекращают выполнение задания. Но Подосинов всесторонне оценивал обстановку и не боялся брать на себя ответственность за решение продолжать полеты.
Помню осенний пасмурный день. Со стороны Балтийского моря дул холодный порывистый ветер, пригибая к земле деревья, срывая с них влажные листья. С северо-запада то и дело набегали свинцовые тучи, высеивая косые струи холодного дождя.
В этот день полетами руководил Николай Степанович.
— Взлет разрешаю! — слышу его знакомый голос.
Плавно прибавляю обороты двигателя. Поплыли назад, убыстряя бег, влажные квадраты бетонки. И вот я в воздухе. Мой самолет проскочил в огромный просвет между облаками и вырвался на солнечный простор. Красивое зрелище! Внизу, словно бесформенные льдины, проплывали облака, отгораживая землю от солнца. А выше бескрайний голубой простор. Даже не верилось, что несколько минут тому назад ветер бросал холодные брызги в лицо, струи дождя хлестали по корпусу самолета.
Здесь, на высоте, и на душе стало как-то светлее. Как бы слившись с самолетом, я выполнял пилотаж. Самолет легко подчинялся малейшему движению рулей. Хорошая машина «миг»! Хотелось лететь, не считаясь со временем, но задание — закон, а полет — это работа, и она выполнена. Доложил руководителю:
— Работу закончил.
— Возвращайтесь на точку. Будьте внимательны: над аэродромом дождевые заряды, — ответил Подосинов.
Взял курс на аэродром. Выполнил третий разворот, подошел к району четвертого — взлетно-посадочной полосы не видно. Как быть? Пришлось уйти на второй круг. А в районе посадки как будто повисло облако. Косые капли дождя словно плотной сеткой закрыли аэродром. Обстановка весьма сложная. Нельзя же кружиться до бесконечности — не хватит топлива.
Откровенно говоря, начал беспокоиться. Но беру себя в руки, напрягаю всю свою волю. Вдруг слышу спокойный голос руководителя полетов: — Ну что, орел, трудновато?
«Орел»... Нет, это не ирония. В этих словах я уловил нотки уверенности в благополучном исходе полета. Четче стала работать мысль. Оценил обстановку. Вижу, что дождевой заряд закрыл только одну часть района посадки. Других самолетов над аэродромом больше нет. Принял решение, запросил руководителя полетов:
— Разрешите посадку с обратным стартом? В ответ услышал голос Подосинова:
— Правильно. Догадался! Разрешаю. Развернувшись, я благополучно зашел на посадку. Этот полет запомнился не только мне одному. Недавно, после моего рейса в космос на «Востоке-2», я получил письмо от Кима Григорянца, служившего тогда в нашей части. Оказывается, на земле волновались за исход посадки, пожалуй, больше, чем я сам. В письме Григорянц вспомнил этот случай. Он спросил меня тогда:
— Ну как, товарищ лейтенант, веселый был полет?
— Ничего, бывает хуже, — ответил я.
Мы учились не только в воздухе, но и на земле. И не только полетам. Осенью меня назначили руководителем группы политзанятий. Это для меня было неожиданностью.
— А что вас смущает? — спросил меня заместитель командира по политчасти офицер Ковалев, когда я высказал ему сомнения в своих способностях быть руководителем группы политзанятий.
— Не приходилось еще, опыта нет. Справлюсь ли?
— Справитесь, — уверенно сказал Ковалев, — в комсомоле вы уже более пяти лет, выполняли немало поручений, работать умеете... Главное, изучите хорошо людей, чтобы знать, с кем имеете дело.
Изучить людей... Что это значит? И кто мне скажет, где и с чего начинается такое изучение?
Ну, скажем, изучать реактивный самолет можно по частям: отдельно планер, отдельно двигатель, шасси, органы управления, радио и спецоборудование и т. д. Отштудировал, и можно заявить: самолет я знаю.
А человек? Вот, к примеру, моя группа политзанятий, почти два десятка людей — солдат и сержантов срочной службы. Как их изучить, познать характеры, чтобы вести с ними политические занятия живо, интересно? Как говорить с ними, чтобы слова о великой нашей советской действительности, о партии коммунистов, ее героическом прошлом, настоящем и будущем доходили до сознания, звали вперед, на труд, на подвиг?
Я представил себе мысленно свою группу сидящей на занятии. По возрасту эти люди всего лишь на год — два моложе меня. Считай — сверстники. По образованию? Почти у каждого или десятилетка, или техникум. Да, это следует учесть.
Вновь пошел я к политработнику Ковалеву, чтобы вторично и совсем по-иному ответить ему на вопрос о том, что меня смущает.
— Вот теперь другой разговор, — выслушав мои доводы, заметил Ковалев. — Вы говорите, что опыта нет. Он со временем у вас будет. Помните, от вас требуется быть живым пропагандистом, человеком, увлекающим других. Вы статьи и советы Михаила Ивановича Калинина читали?
— Признаться, нет.
— Обязательно прочитайте. Михаил Иванович многое вам раскроет. В нашей библиотеке есть его книга «О коммунистическом воспитании». Прочитайте ее.
Напрасно в этот вечер Коля Юренков звал меня куда-то сходить. Прочно засел я в комнате офицерского общежития. Одну за другой прочитывал речи М. И. Калинина, его выступления перед воинами-комсомольцами, перед агитаторами, отправлявшимися на фронт в грозные годы Великой Отечественной войны.
Передо мной вставали картины минувшего: тяжелая обстановка войны, смертельная опасность, нависшая над Родиной, бои, людские судьбы. Ведь и мой отец был оторван от любимой работы в школе, от семьи, стал солдатом. В те годы старый большевик, всероссийский староста, как называли его в народе, Михаил Иванович Калинин где-то в прифронтовом перелеске, иссеченном осколками бомб, раскрывал воинам-агитаторам секреты проникновения в человеческие сердца. Вот это школа!
Впрочем, не я один волновался перед первой встречей со своими слушателями. С кем из молодых руководителей групп ни поговоришь — у каждого свои сомнения, неясности. Каждый хочет получше подготовиться. Это подбадривало.
Первое занятие. Волнуюсь, но стараюсь сдержать себя. Мне нужно рассказать слушателям о нашей партии, о ее направляющей и организующей роли в жизни советского общества. Конспект у меня есть, но я кладу его в сторону и начинаю своими словами излагать то, что я знаю о коммунистах, живых людях, творящих великие дела нынешних дней, о тех, кто отдал свою жизнь в борьбе за победу революции, за защиту ее завоеваний.
Говорю о Ленинграде — он рядом с нами, по его улицам и площадям мы ходили не раз, восхищаясь одинаково красотой и величием настоящего и легендарным прошлым славного города.
Повествование о городе Ленина чередую с рассказами о героях-коммунистах времен минувшей войны, таких, как наши однополчане, славные летчики-истребители. Рассказываю о героях наших дней, укрощающих буйный бег Волги, Днепра, Ангары, строящих атомные электростанции, обживающих бескрайние степи Казахстана, запустивших в космос первые искусственные спутники Земли.
Окончен рассказ, время занятий истекло. Ко мне подходит один из слушателей, рядовой Василий Лизанчук, потом Олег Уманко. Начинается разговор, открытый, душевный. Вопрос за вопросом задают мне слушатели. Чувствую, что из-за нехватки времени (распорядок дня — закон) или скомкаю свои ответы или вообще ничего не скажу. И это наверняка будет самой непростительной ошибкой.
— Знаете что? — предлагаю я. — Давайте вечером в свободное время соберемся в ленинской комнате и поговорим.
Предложение принято. На этот вечерний разговор в ленинскую комнату шел с тревогой, гораздо большей, чем на первое занятие. О чем спросят? Что интересует их больше всего?
Разговор получился. О многом шла речь, и трудно было понять, кто отвечал больше на вопросы — я или сами слушатели. О чем только не говорили! Об октябрьском Пленуме ЦК КПСС (1957 года), об итогах 40-летней деятельности партии после Октября, о движении в защиту мира, об англо-франко-израильской агрессии против Египта. Любитель поэзии Лизанчук расспрашивал меня о Маяковском, о первых главах поэмы «За далью — даль» Твардовского и о многом другом.
Всего лишь пять человек из моей группы пришли на эту беседу, но я остался доволен: установлены товарищеские взаимоотношения со слушателями. Люди они любознательные, восприимчивые, значит, польза от занятий будет. Я и теперь не считаю себя опытным пропагандистом, но, по-моему, самое главное в пропагандистской работе — это сознание того, что ты своим словом будишь в сердцах хорошие чувства, которые дадут всходы.
Шли занятия. Я старался дать слушателям побольше нового материала, знакомил их с произведениями классиков марксизма-ленинизма, рассказывал о тех задачах, которые стоят перед каждым авиационным специалистом, обращал внимание на недостатки, мешающие работе. А они были.
В подразделении далеко не блестяще обстояло дело с воинской дисциплиной. Слушатель моей группы Максимов имел несколько взысканий за дисциплинарные проступки и зарекомендовал себя, мягко выражаясь, трудновоспитуемым. Были недостатки по службе и у других слушателей. Свою задачу я понял так: рост политической сознательности должен отразиться на улучшении служебных дел и дисциплины в подразделении. Иначе, как говорил политработник Ковалев, это будет голым просветительством.
Жизнь подсказала, что хорошо подготовиться к занятиям — это только небольшая часть работы руководителя группы. Вскоре мне пришлось убедиться, что ему необходимы качества воспитателя, организатора.
Перед началом очередного занятия проверяю, кто отсутствует. Выясняется, что нет слушателя Арутюнова. И это уже в третий раз. В чем дело?
Арутюнов — парашютоукладчик. Его рабочий день не регламентирован, но и контроля за ним, очевидно, нет. И вот как только политзанятия, у него «срочное дело».
— Что, у вас нет желания быть на занятиях? — без обиняков спрашиваю его в другой раз.
Арутюнов смотрит куда-то в сторону, начинает говорить о своей чрезмерной занятости. Задаю несколько вопросов по пройденным темам — знания слабые, а проще сказать, их вовсе нет. Да и откуда им быть, когда в журнале посещаемости против его фамилии стоят прочерки.
— Договоримся так, товарищ Арутюнов, — говорю ему в заключение, — я попрошу вашего начальника не назначать вас на работу, даже на очень срочную, в часы политзанятий. А вы к следующему разу прочитайте и постарайтесь законспектировать вот это, — указываю главу учебника.
Как сделать так, чтобы слушатель шел на политзанятия с охотой, по велению сердца, чтобы он не искал причин для пропусков? Должен сказать — и мне это ясно было с первых же моих шагов в роли руководителя политзанятий, — что тут, пожалуй, очень многое зависит от самого пропагандиста. Сумеет он выиграть бой за человека, увлечет его — будет толк. И не только от пропагандиста — руководителя группы, но и от слушателей, их активности и примера. Пришлось поговорить с некоторыми из слушателей, попросить помочь решить общую задачу. Лизанчук, Миненко и еще кое-кто откликнулись на мою просьбу.
— Опять вы слабо подготовились, товарищ Арутюнов,— говорю ему как-то после занятия.
— Некогда было готовиться, товарищ лейтенант, — не моргнув глазом отвечает Арутюнов.
— Время-то у вас было. И в кино вчера сходили, и в домино успели поиграть. Так ведь?
Арутюнов молчит.
— Очевидно, у вас нет желания. Совсем отстали вы от своих товарищей. Придется создавать группу отстающих и вас туда перевести.
— Меня? В слабаки? — Арутюнов заметно заволновался.
— А кого же еще? Конечно вас.
Обрываю на этом разговор и ухожу по своим делам. На следующем занятии делаю вид, что не интересуюсь Арутюновым. Спрашиваю других, рассказываю тоже вроде только для других. Не выдержал Арутюнов, после занятий подошел ко мне и говорит:
— Товарищ лейтенант, почему меня не спросили?
— Слабо готовитесь вы, и времени у вас нет, и желания.
— Неправильно это... неверно, — заявил он.
Задел за живое Арутюнова, уязвил его самолюбие такой разговор. А дело от этого выиграло: стал он больше читать, думать над прочитанным, охотнее приходить на политзанятия. В группе стало больше на одного слушателя.
В числе «неактивных» был и солдат Розенберг, родом из Прибалтики. Русским языком владел он слабо. Подойдешь к нему во время рассказа, а у него раскрыта какая-нибудь книга или лежит начатое письмо. С ним также пришлось повозиться, поискать своих «ключей», чтобы привить вкус к занятиям.
Бывало и так. Вдруг на занятиях потехи ради выкинет какой-нибудь «номерок» солдат Константинов — разбитной, бесшабашный парень, успевший познакомиться с гауптвахтой и свыкшийся со «славой» отпетого. Тут приходилось прибегать к власти, использовать права старшего.
Так в ходе учебы постепенно проявлялись и крепли навыки воспитателя-пропагандиста и командира-начальника. Вот почему я считаю работу по руководству группой политзанятий важной школой, формирующей навыки командира-воспитателя.
Отрадно, что усилия лучших моих слушателей, моих помощников не пропали даром. Группа дважды на инспекторских проверках удостаивалась отличной оценки. Впрочем, дело не столько в оценках, сколько в том, что слушатели заметно выросли, тверже стала их дисциплина, ревностнее несли они службу. А это главное.
Летная учеба между тем шла своим чередом.
Одним из интересных этапов обучения был пилотаж в зоне, полет парой. Выполняя в зоне фигуры пилотажа, летчик шлифует технику пилотирования. Признаться, я всегда с удовольствием летал в зону. Мне нравилось в безбрежном небе выписывать сложные фигуры. Следуя совету своих командиров, я старался добиваться чистоты пилотирования, энергичного выполнения фигур.
В зоне летчик находится один. Здесь командир не сможет вовремя поправить, дать совет. Поэтому после полета очень важно доложить командиру откровенно о своих неудачах. Он подскажет, как надо действовать. В следующем полете, следуя совету старших, более опытных летчиков, можно исправить ошибки.
Ложный стыд, скрытие от командиров своих неудач мешает совершенствованию боевого мастерства.
Наши командиры постоянно воспитывали у нас честность, правдивость. Это еще больше сплачивало коллектив, помогало добиваться новых успехов в учебе.
Наше звено приказом по полку было объявлено отличным. Отличными стали и все экипажи звена.
Вершина боевого мастерства летчика-истребителя — воздушные бои. В них, как в зеркале, отражаются все качества воздушного воина: мастерство пилотирования, воля, смелость, находчивость, быстрота реакции, умение вести меткий огонь.
Вначале мы вели учебные воздушные бои, выполняя заранее обусловленные маневры. Это необходимо на первом этапе обучения. Затем перешли к свободному воздушному бою.
Перегрузки в полете я переносил хорошо. Сказывались систематические тренировки, занятия спортом. Поэтому в воздушном бою хотелось действовать с полной нагрузкой, выполнять маневры энергично, стремительно. Командиры старались сдерживать нашу горячность. Иногда и мне попадало за излишнюю резвость. Ведь бой-то учебный, и в нем неизбежны какие-то ограничения, диктуемые безопасностью полета.
Как-то мы полетели парой с новым командиром звена капитаном Вячеславом Станиславовичем Петровским на перехват воздушной цели. При атаке он построил маневр, не создавая резких перегрузок, заходя под ракурсом, близким к нулевому. Точно выдержав свое место, я повторил его маневры. Мне было понятно: командир звена хотел убедиться в моих возможностях. Но эту атаку, откровенно говоря, я выполнял без особого удовольствия. Вторую атаку, как бы понимая мое настроение, капитан построил более энергично. Мы зашли под большим ракурсом и стремительно, со значительными перегрузками, выполнили маневр.
— Вот это атака! — не удержался я от восклицания. Командир звена, как мне показалось, остался доволен
этим вылетом. Во всяком случае, замечаний он мне не сделал.
Нам всегда говорили, что победы в воздушном бою добивается тот летчик, который умеет максимально использовать боевые возможности своего самолета. Вот почему в учебных воздушных боях мы стремились к тому, чтобы вести их с полной нагрузкой, без излишних условностей и упрощений. Нам нравились такие ведущие, которые смело и энергично строили маневр, не боялись перегрузок.
Особенно я любил летать на воздушный бой с Николаем Степановичем Подосиновым.
...Стоял жаркий летний день. Солнце нещадно пекло. До металлической обшивки самолета нельзя было дотронуться. Мы поднялись с Николаем Степановичем в воздух. Придя в зону воздушного боя, Подосинов передал по радио:
— Расходимся.
После встречи Николай Степанович дал мне возможность зайти в хвост его самолета.
— Ну а теперь держись! — задорно воскликнул он и начал головокружительный каскад фигур, стараясь оторваться от моего самолета и выйти из-под атаки. Признаться, мне пришлось нелегко. Ведь Подосинов опытный летчик, настоящий мастер своего дела. Но я поставил себе цель не выходить из боя, удержаться в задней полусфере его самолета, непрерывно продолжая атаку.
Конечно, в настоящем бою мне, пожалуй, не удалось бы «висеть» на хвосте у Подосинова. Но в учебном воздушном бою ему приходилось ограничивать себя в маневре. Несколько минут длился наш поединок. Потом мы поменялись ролями. Он меня атаковывал, я уходил из-под удара. В общем, это был «бой» с полным напряжением сил. Именно в таких полетах мы получали хорошую закалку, необходимую для летчика-истребителя, которая потом пригодилась мне в полете на космическом корабле.
После полета я подошел к Николаю Степановичу, чтобы получить замечания. Поправляя прилипшую ко лбу прядь волос, он внимательно посмотрел на меня и удивленно спросил:
— Не жарко? Да вы даже и не вспотели.
— Вроде нормально, — ответил я.
— Ненасытные вы люди, молодежь. И устали на вас нет, — заметил Подосинов.
— Когда хочешь, поборешь и усталость, товарищ командир, — ответил я.
— Это верно, — согласился Подосинов. — В войну мы по четыре — пять раз за короткий зимний день вылетали на боевые задания. Уставали, но делали вид, что нет. А почему? Победить хотели. Воля к победе — великое дело, — закончил он.
Воздушный бой — дело творческое. Еще раньше, читая книги и статьи трижды Героев Советского Союза Александра Ивановича Покрышкина, Ивана Никитича Кожедуба и других прославленных летчиков, я уяснил эту истину. Как настойчиво они искали новые тактические приемы воздушного боя в фронтовых условиях! Когда в достаточной мере освоили учебные воздушные бои, и мы старались действовать творчески, искать новые приемы. Вспоминаю, сколько у нас было горячих споров по этому поводу. Каким маневром лучше выйти из-под удара «противника»? Как лучше его атаковать? Какой боевой порядок выдерживать при действиях в паре? На все эти и многие другие вопросы мы старались ответить, доказывали свою точку зрения, проверяли ее в полете.
Однажды в воздухе во время учебного боя мне пришлось уходить из-под атаки командира звена. Я сделал это одним из принятых тогда у нас способов. Но когда стали анализировать воздушный бой и внимательно рассмотрели фотопленку, выяснилось, что командир звена поразил мой самолет в момент выхода из-под атаки. Этот случай заставил меня задуматься.
В беседе с товарищами я высказал мысль о том, что можно сорвать атаку маневром влево. Одни летчики поддержали меня, другие, а их было большинство, возражали. Предложенный маневр казался им необычным и сложным. Развернулась довольно острая дискуссия.
Кто же прав? С разрешения командира проверили мое предложение на практике, подробно разобрали действия, уточнили маневр и пришли к единому мнению. Так родился у нас новый тактический элемент воздушного боя.
Особенно мне запомнился зачетный полет на перехват. Сижу в кабине самолета, слышу команду:
— Вам взлет!
Не теряя ни секунды, поднимаюсь в воздух. Связываюсь с командным пунктом.
— Курс... скорость... — передает штурман наведения. Стараюсь точно выдержать заданный режим полета.
Вот где потребовалось мастерство пилотирования. Надо прямо сказать: здесь нужна ювелирная точность. Малейшее отклонение, и все расчеты могут пойти насмарку.
Выполняю разворот... Еще небольшой доворот, и слышится команда:
— Цель впереди слева... Дальность...
Напрягаю зрение, сосредоточиваю все внимание на заданном секторе. Надо во что бы то ни стало первым обнаружить самолет «противника». Это во многом зависит от точности наведения, но не в меньшей мере и от летчика. Чем раньше обнаружишь «противника», тем легче построить маневр для атаки.
Вижу — на солнце блеснул самолет. Буквально схватываю его взглядом и облегченно вздыхаю. А когда более отчетливо увидел воздушную цель, передаю на командный пункт:
— Цель вижу, атакую!
Три слова. Летчику-истребителю, прежде чем произнести их в полете на перехват, надо много потрудиться. Напряженный труд в классах, на аэродроме, систематические тренировки на земле и в воздухе — все это предшествует моменту обнаружения воздушной цели в безбрежном небе. Однако впереди не менее трудный этап — атака.
Занимаю исходное положение и строю маневр для сближения с целью на дальность открытия огня. Вдруг вижу, самолет «противника» энергично сманеврировал в сторону. Нет, не уйдешь! Делаю доворот и беру его в перекрестие прицела. Короткие очереди из фотопулемета. Цель поражена. Резко ухожу вверх и в сторону.
— Перехват состоялся, — услышал я одобрительную фразу с командного пункта. Тут же мне поставили новую задачу: — Курс... высота... Атаковать вторую цель.
За этот вылет на перехват мне поставили отличную оценку. Однако указали, что действовать можно лучше.
Этап за этапом осваивали мы сложную профессию летчика-истребителя. Начались полеты ночью и в сложных метеорологических условиях. Провозные полеты мне давал командир звена капитан Петровский. Кажется, особых претензий он ко мне не имел.
Вспоминаю, сколько труда мне это стоило. Я старался как можно тверже закрепить навыки полета по приборам. Ведь они нужны не только в сложных метеорологических условиях, но и ночью.
Скажу прямо, большую службу на этом этапе мне сослужил тренажер летчика. При полете по приборам надо правильно распределять внимание. Это с успехом можно отработать на тренажере.
Со своими друзьями Юренковым и Григорьевым я не упускал возможности потренироваться. Часто приходилось ходить на тренажер и одному, вечером, после полетов. Для этого я использовал, если можно так сказать, свое служебное положение. Дело в том, что в группе политических занятий, которую я вел, состоял рядовой Миненко. Он ведал тренажной аппаратурой. Бывало, приду к нему, а он уже спрашивает:
— Ну что, запускать, товарищ лейтенант?
— Давай «полетаем»...
Миненко знал мою страсть к тренажам. Он садился за пульт руководителя, и начинался «полет». Увлекшись, я не
замечал, как пробегало время. Полчаса, час незаметно пролетали в кабине тренажера.
Здесь в тренажной комнате находился график учета тренировок летчиков. В конце тренажа Миненко с улыбкой говорил:
— Давайте отметим вашу тренировку, закрасим квадратик.
— Не надо, это не в счет. А то заполнишь квадратик, во время плановых занятий не дадут потренироваться.
Когда мне пришлось много, очень много тренироваться при подготовке к полету в космос, я с благодарностью вспоминал тех командиров, которые привили мне любовь к различного рода тренажам еще в полку. Великое дело — тренажер. Любите его, товарищи летчики, дружите с ним, не ошибетесь!
Полеты в сложных метеорологических условиях и ночью, связанные с пилотированием по приборам, по-настоящему меня увлекли.
Помню первые полеты по приборам. Сидишь в закрытой кабине, ничего не видно. Хочется увидеть хоть кусочек неба, чтобы сориентироваться.
Капитан Петровский передает:
— Берите управление.
Вначале полет идет нормально, но вот прошла минута, другая, и мне кажется, что самолет кренится. Даю ручку в обратную сторону, чтобы выправить положение самолета. Командир звена говорит:
— Авиагоризонт.
Выполняю команду, смотрю на прибор. Он показывает обратный крен. Пока убирал его, забыл об указателе скорости. Самолет полез вверх. Исправляю ошибку. И так почти весь полет гоняюсь то за одним, то за другим прибором, вернее, исправляю свои ошибки.
После полета подошел к командиру звена, спросил о замечаниях, а затем откровенно рассказал ему все свои сомнения, неясности, попросил совета, как лучше освоить полет по приборам.
— Прежде всего, — начал Петровский, — научитесь правильно распределять свое внимание в полете. Вот смотрите.
Он взял листок бумаги, нарисовал приборную доску, основные приборы, по которым необходимо ориентироваться в «слепом» полете, и стрелками указал последовательность переноса взгляда с одного прибора на другой.
— Вот так надо распределять внимание.
Я забросал его вопросами. Сколько времени смотреть на тот или иной прибор?
— Надо потренироваться на тренажере. Четко отработать порядок распределения внимания. Это главное, — сказал он и тут же добавил: — Пойдемте в класс. Там сейчас нет никого.
Мне было ясно, что до тех пор, пока не научишься быстро читать показания приборов и немедленно реагировать на них, летать ночью и в сложных метеорологических условиях невозможно. В полете на больших скоростях летчику надо очень быстро определять пространственное положение самолета. В считанные секунды самолет преодолевает oгpомнoe расстояние. Надо вовремя уследить за множеством приборов и сразу же исправить любую ненормальность полета. Тренировочная аппаратура должна была мне помочь.
Сажусь в тренажную кабину. Здесь все как на боевом самолете, а показаниями приборов «дирижирует» руководитель занятия капитан Петровский.
— Вы заходите на посадку ночью. На каких приборах сосредоточиваете свое внимание? — ставит мне вопрос капитан.
— Прежде всего слежу за авиагоризонтом, — быстро отвечаю я. — Затем за указателем скорости, вариометром, компасом, прибором слепой посадки, высотомером, за указателями оборотов и положения тормозных щитков, за сигнализацией положения шасси...
— Хорошо. Оцените положение самолета, — дает вводную командир и бросает быстрый взгляд на секундомер. Бегут секунды. — Долго, очень долго. Надо реагировать мгновенно, — и дает мне новую вводную.
Снова начинается счет времени, только не на секунды, а на доли секунд. Капитан Петровский из опыта знает, что, например, для исправления отклонения на взлете летчику нужно затратить в среднем две десятых секунды, для исправления крена на планировании — четверть секунды, для исправления отклонения на боевом развороте — полсекунды— и не больше! Десятые доли секунды, если они упущены летчиком, могут привести к неисправимой ошибке.
Борьба за доли секунды требовала многих часов и
дней, полных упорного труда. И надо сказать, что капитан Петровский не жалел своего времени, чтобы обучить летчика. Его упорство помогло мне овладеть полетами по приборам.
Много мы уделяли внимания также выработке навыков полета по дублирующим приборам. Ведь в воздухе по той или иной причине может выйти из строя какой-либо прибор. Что делать должен летчик? Уметь пилотировать по другим, их заменяющим.
Вот и пришлось изучать принципы действия пилотажных приборов, возможные неисправности, как их устранить, как осуществлять взаимный контроль показаний приборов для определения положения самолета в пространстве, как действовать в случае отказа того или иного навигационно-пилотажного устройства самолета.
В общем, пришлось покопаться в учебниках, внимательно прислушиваться к командирам, более опытным товарищам. Эти знания очень пригодились при подготовке к космическому полету.
А сколько было разговоров, споров о том, как распределять внимание при отказе одного из приборов.
Обычно командир звена спрашивал:
— При наборе высоты вышел из строя авиагоризонт, ваши действия?
Один отвечал:
— Смотрю на прибор скорости, затем на указатель поворота и скольжения...
Другой говорил иначе:
— Переключаю внимание на указатель поворота и скольжения, потом на вариометр, обороты двигателя, снова на указатель поворота и скольжения и затем на указатель скорости.
— Скорость потеряешь, свалишься, — возражал первый.
Но командир заключал:
— Действия правильны, — и объяснял почему. Командиры, обучавшие нас, старались в полной мере
использовать каждую возможность для выработки у нас быстроты реакции, сообразительности, находчивости.
Летим, бывало, в облаках, командир звена отключает авиагоризонт. Нужны навыки, чтобы вовремя заметить эту «каверзу» и перейти на пилотирование по другим, дублирующим приборам. Не сразу давалось это. Первое время, пока заметишь неправильные показания авиагоризонта, самолет завалится в крен. Потом (нам помогли в этом тренировки в полете и на земле на тренажере) мы стали быстро реагировать на отключение, а следовательно, и выход из строя того или иного прибора.
Известно, что при полете на космическом корабле «Восток-2» мне пришлось управлять им. По сути дела, это тоже был полет по приборам. Как же мне пригодились здесь навыки, приобретенные еще при полете на самолете-истребителе! Распределение внимания, быстрота реакции, координация движений — эти качества необходимы как летчику, так и космонавту...
— Ну вот скоро и по домам, — сказал я как-то ефрейтору Олегу Уманко, — кончилась ваша срочная служба.
— Кто по домам, а кто и не знает куда, — неопределенно ответил Уманко.
— Это почему, если не секрет?
— Какой тут секрет! Просто так сложилась у меня жизнь, что и ехать теперь некуда, товарищ лейтенант. Нет у меня дома...
Олег махнул рукой и, сникнув, замолчал. Мы присели на скамейку и разговорились. Собственно, начиная разговор с Уманко, которому вскоре предстояло уволиться в запас, я не имел в виду, что так обернется дело. Думал, заговорю о скорой перемене, откроется мой собеседник, и я услышу его планы на будущее. А оказалось, куда пойти — он не знает. Потому и сник. Из тысячи дорог надо выбрать одну, чтоб потом не каяться, не переделывать заново жизнь. Как найти ее?
— Может, останешься на сверхсрочную, Олег?— не совсем уверенно предложил я.
— Нет, товарищ лейтенант. Надо что-то другое мне придумать. А что — не знаю сам.
— Что-нибудь тянет? Сибирь, например, целинные земли? Сейчас туда многие едут.
— А что там, как? Что за края такие? Ведь вы сибиряк, помню, рассказывали нам о Сибири.
— Могу подробнее рассказать, Олег, — с радостью предложил я. — И Кузбасс, и районы целинных земель от нас недалеко. Барнаул, Кулунда — соседи наши. А на север — Новосибирск, город заводов и институтов
— Очень хочется побольше узнать о тех краях. Только не из третьих уст, а от самого жителя тех мест. Да и не я один... Есть еще у нас такие, вроде меня. Думаем вместе в новые места двинуть, а куда — пока не решили.
В этот вечер собралось в ленинской комнате до десятка комсомольцев из числа тех, кто готовились к демобилизации. Повесили мы на стену большую карту, и я с удовольствием начал рассказывать о Сибири, о ее богатствах, о прошлом и будущем.
Не обо всей Сибири (разве охватишь такую махину!), а преимущественно о родных моих краях — Кузбассе, Алтае, Новосибирске.
Шел 1958 год. Новостройки Сибири уже обросли корпусами жилых кварталов, дымящими трубами введенных в строй предприятий. Новоселы многих сотен вновь созданных поселков и городов именовали себя старожилами. И все же поток людей, едущих в Сибирь, не прекращался. Уж очень много рабочих рук нужно там. Партия звала обживать Сибирь, осваивать ее несметные богатства, ставить их на службу народу, стране.
Думка о Сибири была в умах многих, кто, подобно Олегу Уманко, размышлял, куда ехать после службы.
Выяснилось, что сугубо гражданских специальностей у большинства моих слушателей нет. Десятилетка, армия, школа авиаспециалистов и служба в части — вот что было у них за плечами. Это если считать формально. А если по существу, то надо прибавить сюда годы безупречной службы, навыки армейской жизни, привычку к дисциплине, организованности, исполнительности, умение преодолевать трудности — обстоятельства далеко не второстепенные.
— Все будет: работа, учеба, жилье, но не сразу, — говорил я, — на первых порах, до приобретения специальности, может быть, придется работать разнорабочими, раствор месить на стройке, кирпичи подтаскивать. Надо быть готовыми ко всему.
— Это понятно, — за всех отвечал Олег Уманко, — не к теще на блины едем. Не страшно. Нам бы, товарищ лейтенант, хотелось всей группой вместе на одну стройку попасть. Сдружились мы. Легче работать будет. Как бы это сообразить?
Кажется, с этого и началось. Занялись этим делом партийная и комсомольская организации, политработники.
Вскоре состоялись проводы группы демобилизованных солдат и сержантов, уезжавших на новостройку под Новосибирск. Среди них был и Олег Уманко, тот самый, что искал дорогу в новую жизнь.
Позднее от этих ребят приходили письма. Они сообщали, что работают вовсю, устроились с жильем, учатся, а кое-кто уже обзавелся семьей.
15 мая 1958 года в космическое пространство устремился третий искусственный спутник Земли. Вес его составлял 1327 килограммов.
Новость эта нас очень обрадовала. В разговорах между собой мы высказывали разного рода предположения. Одни говорили, что вот теперь скоро отправится в космос человек, другие считали, что, пока тщательно не исследуют возможности обеспечения жизнедеятельности живых существ в космосе, эта проблема — дело далекого будущего.
Высказывались разные мнения. Во всяком случае, в очередной отпуск, в свои родные края на Алтай, я уезжал под свежим впечатлением этой вести.
В Москве встретил одного из своих товарищей, который рассказал, что летает на новом сверхзвуковом истребителе МиГ-19.
Мы порадовались вместе с ним тому, что советские самолеты-истребители по-прежнему лучшие в мире.
Решил лететь в Сибирь на пассажирском корабле Ту-104. Этот самолет уже был обычным на трассах Гражданского воздушного флота. Об этой машине много писали в нашей печати. Летчик Стариков уже тогда налетал на ней более 100000 км.
...Вокзал Внуковского аэродрома был переполнен людьми. Одни готовились к отлету в Сибирь и на Украину, другие — на Дальний Восток, на Кавказ, третьи — за границу. Когда по радио сообщили, что улетающим в Новосибирск надо подготовиться, я вышел из зала ожидания и остановился у железной решетки.
— Через пять часов будем дома! — сказал пожилой человек с характерным жестким, сибирским, оттенком в голосе.
Услышав знакомую речь, я обернулся. Позади стояли четыре человека — мои земляки. Они были одеты скромно, держались с достоинством. Продолжая начатый разговор, бородатый дядя сказал:
— Удивительно! Пять часов — и Новосибирск! Вот это скорость!
Когда мы прибыли в Новосибирск, пассажиры сошли с реактивного корабля, словно с крыльца родного дома. И, глядя им вслед, я с радостью подумал, как далеко мы ушли вперед. Ведь я хорошо помню, как еще совсем недавно мои земляки ехали из Москвы в Новосибирск в течение четырех дней. Если летели на самолете, то такой полет занимал 18 — 20 часов. Теперь эти же сибиряки летят в Москву, знакомятся с достопримечательностями столицы, а на другой день возвращаются в родные края с чемоданами, полными игрушек для своих детей, с подарками для близких.
Встреча с земляками заставила меня задуматься, и я вспомнил одно место из выступления Никиты Сергеевича Хрущева, где он указывал, что наша авиация с получением пассажирских реактивных самолетов Ту-104, Ил-18, Ан-10 и Ту-114 далеко шагнула вперед. И это было действительно так. Весь мир восхищался этими машинами, созданными в Советском Союзе.
Нам, советским летчикам, было приятно, когда в 1957 году выдающийся конструктор замечательных самолетов Андрей Николаевич Туполев стал лауреатом Ленинской премии. В том же году была присуждена Ленинская премия летчику Гражданского воздушного флота Михаилу Григорьевичу Сургутанову, открывшему с самолета железорудные месторождения Сарбайской и Соколовской групп в Казахстане.
Все это нас, молодых офицеров, решивших посвятить жизнь авиации, радовало и вдохновляло. Каждый из нас стремился трудиться на благо Родины, не жалея сил.
Действительно, чего только теперь не делают разум и руки советского человека! Они создали замечательные самолеты, межконтинентальные баллистические ракеты, запустили первые искусственные спутники Земли. Каждый день нашей страны — гигантский шаг в науке, в промышленности, в улучшении жизни советских людей.
Как тут не вспомнить проникновенные слова великого Белинского, который предвидел, что Россия будет стоять во главе образованного мира, давать законы науке и принимать благоговейную дань уважения от всего прогрессивного человечества!
