Герман Титов "Авиация и космос" Военное издательство министерства обороны СССР, Москва, 1963 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
ЧТОБЫ СТАТЬ КОСМОНАВТОМ
Стремительно, со все нарастающей скоростью движется вперед наша советская жизнь. Кажется, лишь недавно передо мной раскрылась величественная панорама Ленинграда, его изумительные проспекты, площади, парки, музеи, только вчера полковые друзья поздравили меня со званием военного летчика, а сегодня все это — такое близкое, незабываемое — осталось далеко позади. Теперь я — космонавт.
Мне предстоит провести несколько дней в одиночестве, в изолированной сурдокамере. Спокойно шагнул за порог моего нового необычного жилища и, прежде чем за мной захлопнулась дверь, услышал напутственный голос врача:
— Не скучай, Герман! Веселее держись!
— Спасибо.
Чудесный человек этот доктор. Кажется, будь ему десятка на два лет поменьше, он непременно пошел бы в сурдокамеру сам, чтобы самому все проверить, познать.
Как себя ведет человек в условиях абсолютной тишины, когда внешний мир, полный звуков, привычных для человеческого организма, сменится иным — миром полного безмолвия? Этот вопрос — далеко не праздный не только для работников авиационной и космической медицины, но и для нас, людей, готовящихся к космическим рейсам.
Каково будет психологическое состояние человека после часа пребывания в абсолютной тишине, после суток, двух, трех?.. Ведь тишина, этот мир безмолвия, столь непривычный для человека, сначала настораживает, потом
давит, расстраивает человеческую психику. По крайней мере, так пишут по этому поводу американцы. В одной из книг, которая недавно попалась мне, говорится, что для космонавта самым трудным этапом в подготовке является испытание тишиной. Там вообще много разных страхов расписано. Но это дело их, американцев. Тишину надо изучить, покорить ее.
Пребывание в сурдокамере, вернее, тренировки в условиях безмолвия — это один из этапов подготовки космонавтов, один из пунктов программы. К нему мы готовились заранее. Я старался внушить себе мысль, что это — обычное, будничное задание и моя обязанность — выполнить его как можно лучше.
Медленно закрылась герметическая, с мягкими прокладками дверь, потом другая, и все смолкло. Остаюсь один на один с собой, если не считать различных приборов и самых строгих и беспристрастных судей — телевизионных установок.
Выполняю первые задания, предписанные программой, потом беру в руки книгу и углубляюсь в чтение. Пытаюсь сосредоточиться, вжиться в прочитанное.
Тишина. Безмолвная, настораживающая, как там, в межзвездном пространстве Галактики.
Как попал я сюда, в это царство тишины, как сменил пусть тесную, но такую уютную, ставшую привычной кабину серебристого «мига» на вот это жилье, называемое неблагозвучным термином «сурдокамера»?
Сейчас у меня вдоволь свободного времени. Почему бы и не воскресить в памяти недавнее прошлое? Тогда и настоящее станет более понятным.
Вспоминаю дни, проведенные в госпитале, где отбирали будущих космонавтов. Главными судьями здесь были врачи самых различных специальностей. Каким должен быть космонавт? По этому вопросу шли довольно жаркие споры, сталкивались различные точки зрения. У одних требования были чрезмерно высокими. Космонавт таким людям представлялся необыкновенным сверхчеловеком. Другие, наоборот, утверждали, что в космос можно послать человека любой профессии, самых средних психофизических данных. Все это не трудно понять: рождалась новая, неведомая человечеству профессия, и только наука, подкрепленная жизнью, практикой, могла дать точные и полные критерии, определяющие облик космонавта.
Нас — кандидатов в космонавты — было немало. Летчики различных частей, собранные в одно подразделение, мы быстро познакомились.
По засыпанным желтыми листьями дорожкам, вдоль которых рядом с березками, точно часовые, застыли огромные ели, приветливо качающие своими темно-зелеными лапами, прогуливались мы в свободные от процедур часы, обсуждая события последнего времени.
— У меня сегодня что-то с пульсом случилось, — удрученно говорил один из летчиков. — Вдруг ни с того ни с сего подпрыгнул. Врач трижды измерял. Удивляется.
— Может, от безделья, — не удержался кто-то.
— А что ты думаешь? В части привык к полетам, к перегрузкам, — горячо заговорил первый. — А тут анализы да проверки. Скукота.
— А ты гопака почаще откалывай.
— Не умею. Я сибиряк. Гопака плясать не научился. — Неважно. Зато нагрузка будет. Напляшешься, и пульс в норму войдет.
Жадно вдыхая смолянисто-сосновый воздух, щурясь от косых лучей осеннего солнца, не спеша, группами по двое, по трое считали мы шаги от главного корпуса до самого отдаленного уголка парка, приглядываясь друг к другу, изучая сильные стороны каждого.
Желание стать космонавтами было у всех одинаково сильное, но мы знали, что многие из нас должны отсеяться. Это, однако, ни в какой мере не мешало нашей дружбе. Ни у кого из нас не было даже тени зависти или эгоистического желания опередить других. Мы понимали, что дело, ради которого мы оторвались от летной работы и находимся тут, в госпитале, одинаково дорого всем. Оно нужно Родине, и этим все сказано.
Мы наизусть знали все, что уже сделано нашим народом, учеными, партией в покорении космоса. Первый, второй, третий искусственные спутники Земли, первая космическая ракета — таковы важнейшие этапы в решении исторической задачи овладения космосом. Что поражало наше воображение, так это быстрый рост веса спутников и космических ракет. Подумать только: 83,6 кг — вес первого спутника, 508,3 — второго, 1327 — третьего и почти полторы тонны — вес первой космической ракеты, умчавшейся в звездное пространство во второй день нового, только наступившего 1959 года.
Полторы тонны! А в это время на американских полигонах продолжали взрываться на первых же минутах полета одна за другой различные ракеты, пока не удалось вывести на орбиту спутник, который сами же американцы окрестили апельсином. Что ж, для дряхлеющего мира капитализма и апельсин, запущенный на орбиту, может стать утешением. Хоть и слабым, но что поделаешь! Как говорят, на безрыбье и рак — рыба.
Советская социалистическая система, наша мощная экономика, таланты ученых и специалистов и, что самое главное, неустанная забота партии, ее Центрального Комитета и лично Никиты Сергеевича Хрущева с каждым днем выводили нашу страну на новые рубежи в овладении космосом. Советской стране стала по плечу величайшая задача многовековой истории человечества — разгадка вековых тайн Вселенной.
На очередь встал вопрос о полете человека в космос.
Однажды, завершив выполнение заданий в зонах, возвращались мы поодиночке и парами в район аэродрома на различных высотах.
В эфире один за другим раздаются сразу несколько голосов:
— Задание выполнил. Разрешите посадку?
Далеко внизу, под многослойной облачностью, протянулась узенькая лента бетонки нашего аэродрома, а мы, купаясь в море солнечного света, нетерпеливо ждем разрешения на посадку. Нас целая группа, и мы знаем, что в такой ситуации может произойти путаница. Мы начинаем нервничать, в эфире все чаще повторяются запросы. И тут раздается в наушниках знакомый голос руководителя полетов Подосинова:
— Что, все собрались? Спокойно, спокойно.
Подаются команды на снижение по эшелонам. Сомнений, беспокойства как не бывало. Мы уверенно снижаемся, и вот уже один за другим садимся на посадочную полосу. Задание выполнено. Можно думать и об отдыхе. Но меня вызывают к командиру. Прихожу, докладываю.
— Мы тут советовались, — как всегда спокойно, словно речь идет о самом обычном деле, начал разговор Подосинов. — Идет отбор кандидатов в космонавты. Мы решили вас рекомендовать. В космонавты... Согласны?
Я ответил немедленным «да».
— Об этом пока никому не говорите, — напутствовал меня командир, — а вот с Тамарой посоветуйтесь.
— Она согласится.
— Конечно. Но не так это просто. Надо хорошенько объяснить... Хорошенько... — Подосинов многозначительно посмотрел мне в глаза, словно желая подчеркнуть, что будущий разговор с женой окажется не таким уж простым, как он мне представлялся.
Правы оказались вы, Николай Степанович, в своем совете, как, впрочем, были правы во всех других случаях. Ваш опыт, знание жизни, людей и человеческой психологии не раз оказывали нам, молодым летчикам, неоценимую помощь в воздухе и на земле, в том числе и в делах семейных. Ваши советы пригодились мне и на этот раз, перед принятием решения о новой профессии. Тут действительно стоило кое над чем поразмыслить.
Тамара, как и все жены летчиков, волновалась за исход каждого нашего летного дня. Это беспокойство вполне понятно: ведь полет на современном истребителе на больших высотах, огромных скоростях, особенно в сложных метеоусловиях или ночью, сопряжен порой с неожиданностями. Иногда складываются сложные ситуации, которые в наставлениях предусмотрены специальным разделом, озаглавленным «Особые случаи полета», и в такие моменты всецело решает умение, мастерство и находчивость летчика.
А тут встал вопрос о подготовке к полетам в космос — в неизведанный таинственный мир. Здесь поводов для волнений побольше. Словом, совет старшего товарища поговорить о будущей профессии с женой был очень кстати. Тамара поняла, осознала все то, что связано с таким довольно крутым поворотом в жизни и, единожды согласившись, не только не отговаривала меня от избранного пути, а, наоборот, поддерживала, вселяла бодрость, уверенность в успехе.
С этим чувством готовности к новым, неизведанным путям я и прибыл в госпиталь.
Космонавт! Как много потребовалось, чтобы стать им!
Десятки исследований самого различного характера, беседы с врачами и испытания, испытания, испытания.
Барокамера. Летчикам-истребителям она хорошо знакома.
В ней не раз приходилось совершать подъем на большйе высоты в довольно ограниченное время. Дышать кислородом в барокамере — для нас также дело привычное. Это еще одно из многочисленных доказательств родственности и преемственности профессий летчика и космонавта.
Врачи зорко и ревниво следят за изменениями в организме того, кто находится в барокамере. Однажды пришлось прекратить испытания: испытуемый плохо переносил разреженную атмосферу. У него участилось дыхание, закружилась голова, человек через мгновение мог потерять сознание.
Не раз был в барокамере и я. Представлял, как за металлической обшивкой врачи командуют сложнейшей аппаратурой, следят за показаниями приборов. Если становилось труднее дышать, старался себя успокоить.
Медленно текли секунды, которые очень долго складывались в минуты. Учащался пульс. Это закономерно, и я вновь успокаивал себя. Знал, там, на пульте управления, многоканальный прибор постоянно информирует врачей о том, как работает сердце, головной мозг, каковы частота дыхания, артериальное давление. Умные самописцы ведут кривые, на экранах приборов быстро мелькают черные и светлые штрихи, рассказывая врачам о моем состоянии.
Распахивалась дверь, и мне предлагали выйти из барокамеры. Сняв кислородную маску, выходил в комнату и подвергался придирчивому осмотру врачей. По их виду заключал: все в порядке.
Как только не называли мы центрифугу! И «чертова мельница», и «кресло дьявола», и прочее и прочее. И неспроста: в комнате по соседству с центрифугой висели фотографии электрокардиограмм с весьма неприятными подписями вроде «судороги», «обморок». Все это — влияние центрифуги. Подобные явления случались нередко, когда испытуемого вращали на центрифуге в положении сидя. Довелось и мне испытать это удовольствие, но все обошлось благополучно. Словом, «чертова мельница» не так уж страшна, как казалось с первого раза.
Многим, наверное, случалось ехать в стареньком автобусе. Вы стоите в проходе или сидите на сиденье и ощущаете неприятное состояние во всем теле, особенно в ушах. Вас трясет мелко-мелко, и, как вы ни пересаживаетесь, как ни передвигаетесь в проходе, тряска не проходит.
Это вибрирует автобус, реагируя на малейшие неровности дороги.
Нечто подобное ощущаешь и на вибростенде. В полете на ракете вибрации бывают очень значительными и продолжительными. Врачи хотят поэтому заранее выяснить, как человек переносит их. Хоть и неприятно, но к вибростенду пришлось также привыкнуть. На очередное испытание взял с собой книгу и попытался читать. Сначала не получалось, буквы мелко дрожали, читать было трудно. Потом освоился, стал разбирать текст.
Дни идут один за другим, а я все еще в госпитале. Здоровому человеку бесконечные процедуры надоедают. Как-то состоялся у меня разговор с врачом-психологом. — Поскорее бы отсюда выйти, — ответил я на его вопрос о самочувствии.
— Трудно? Тяжело?— переспросил врач, испытующе глядя на меня.
— Не то. Мне, здоровому человеку, лежать в палате, ничего не делать просто нудно. Сказали бы сразу, годен или нет.
— Вот вы о чем, — протянул психолог и понимающе улыбнулся.
В окно светило солнце, стоявшие на столе различные приборы и инструменты играли веселыми зайчиками. Мы разговорились. Врач стал разъяснять, почему необходим очень строгий отбор людей, намеревающихся отправиться в космос.
— Вам неизвестно, дорогой мой, — говорил он, — что определить степень годности человека, отправляющегося в космос, очень сложно. Ведь мы идем неизведанными путями, и малейший просчет будет непоправим. Надо точно выяснить, как вы переносите различные нагрузки. Это задача со многими неизвестными. Ясно только одно: человек, который полетит в космическом корабле, должен быть здоров. Абсолютно, вы понимаете, дорогой мой, абсолютно здоров. Так что миритесь с тем, что вам ставят градусник по нескольку раз в день и еще докучают многими другими процедурами. Нужно, молодой человек, нужно.
Нужно, значит, нужно. В который раз покорно беру из рук медсестры градусник, зажимаю его под мышкой и углубляюсь в чтение. Подходит медсестра, забирает градусник, смотрит на него и качает головой.
— Что такое?
— Тридцать семь и шесть. Бюллетень с такой температурой выписывают, — отвечает она и идет к врачу-терапевту.
— Постельный режим. Испытания прекратить, — безапелляционно заявил терапевт.
Пришлось лечь, сгонять температуру, изживать насморк. Это тревожило. В голове гнездилась беспокойная мысль о том, что вдруг отчислят, как уже отчислены многие кандидаты. А тут еще анализ показал повышенную РОЭ — следствие простуды. Терпеливо лечусь.
Выздоровел. Опять процедуры, проверки. Кажется, все обстоит благополучно. Шучу, пересмеиваюсь с друзьями.
Прошло еще несколько дней. И вот мне выдают документы, приказывают возвращаться в свою часть, продолжать службу.
Снова родной полк, встреча с друзьями по службе, полеты на «миге», тренажи, отработка упражнений программы военного летчика второго класса.
Еще один вызов в Москву. На этот раз услышал долгожданное: зачислен. Один из членов комиссии сказал мне, что особенно отстаивал мою кандидатуру председатель комиссии Евгений Анатольевич, человек, с которым мы не раз толковали по душам. Вернулся в свой авиагородок.
— К новоселью все готово, — радостно встретила Тамара, по-хозяйски распоряжавшаяся в новой комнате.
— Не будет новоселья. А вот проводы придется устроить.
— Значит, да? Зачислили? - Да.
Прощаюсь с родным полком, с друзьями. И радостно, и грустно. Радостно от сознания того, что предстоит большая и интересная работа, новая профессия. Грустно потому, что приходится расставаться с летной работой, товарищами по службе, по комсомолу.
Спасибо вам, мои старшие товарищи, командиры, — всегда уверенный в себе и в подчиненных Николай Степанович Подосинов, строгий, не дающий спуску за малейшие ошибки и одинаково заботящийся о каждом летчике Степан Илларионович Шулятников, мастера высшего пилотажа, которых мы, молодые летчики, считали виртуозами, — Николай Васильевич Поташев, Николай Евграфо-вич Степченков и Алексей Данилович Никулин. От каждого из вас получил я щедрую долю опыта, знаний и навыков. До свидания, друзья по училищу и полку, Коля Юренков, Лева Григорьев. Высокого вам неба!
...Впрочем, довольно воспоминаний. Не ради этого нахожусь я в сурдокамере, чтобы предаваться думам о прошлом. Пора за работу. На листе бумаги — целый перечень заданий и дел, которые надо выполнить. Ведь мое пребывание в сурдокамере нужно не только лично для меня; это не только тренировка будущего космонавта в условиях абсолютной тишины, но и своеобразный эксперимент; и мы, космонавты, и врачи, готовящие нас, вместе идем неизведанным путем.
Тихо, так тихо, что это слово не совсем подходит для точного определения окружающей обстановки. Тихо бывает в лесу. Но и там обыкновенное человеческое ухо в состоянии уловить пусть даже самое небольшое колебание воздуха. Мне вспоминается такое. Любители-грибники, рассказывая о тишине, царящей в лесу, говорят: «Тихо так, что слышно, как грибы растут».
Совсем другое в сурдокамере. Здесь тишина абсолютная. Ведь в космосе нет атмосферы, нет звуковых волн. Мир здесь словно замер, онемел. К такому безмолвию надо привыкнуть, освоиться в нем, суметь сохранить, как говорят врачи, нервно-психическую устойчивость.
Оглядываю свое жилье с его немногочисленной обстановкой. Рядом со столом — небольшое кресло. Специальный пульт, возле него — глазок телекамеры. Под руками все, что мне требуется для «дальнего рейса», — пища, вода, предметы быта, книга для чтения. Так будет или примерно так там, в космосе. Одиночество и тишина, да стремительное движение в безбрежных просторах Вселенной, невидимое глазу даже в иллюминатор, движение, от которого должна наступить невесомость. Это третий компонент будущего полета, его пока нет.
Выполняю очередные задания. Все идет так, как в реальном полете. Знаю, что вахту надо нести безукоризненно точно. И не столько потому, что за мной наблюдают через глазок телекамеры, не в этом дело — мне самому надо привыкнуть к размеренному ритму жизни в условиях будущего полета.
А что, если почитать Пушкина? Не позабыл ли я «Евгения Онегина»? Откидываюсь в кресле, устраиваюсь поудобнее и начинаю читать. Представляю себя стоящим на сцене нашего офицерского клуба, где приходилось на наших самодеятельных концертах и конферировать, и стихи читать, и быть «верхолазом» в акробатической группе. Только там десятки глаз были устремлены из зрительного зала, а здесь на меня смотрит одинокий глазок телекамеры.
Великий Пушкин! Он увлекает меня, и я не замечаю своего одиночества, целиком отдаюсь чтению:
— Я помню море пред грозою: Как я завидовал волнам, Бегущим бурной чередою С любовью лечь к ее ногам...
Настает время приема пищи. Беру приготовленные тубы и не спеша выдавливаю их содержимое в рот. Довольно вкусно, а по утверждению врачей, — очень питательно. Натуральная отбивная, шипящая на горячей сковородке, конечно, вкуснее и, наверное, питательнее, но не будем спорить с медиками.
Ужин окончен. Теперь небольшая физическая разминка, сделанная на нескольких квадратных метрах площади сурдокамеры, и, кажется, можно отбывать ко сну.
Спокойной ночи, друзья, родные и близкие. Спокойной ночи вам, советские люди. Очередную ночь я начинаю в одиночестве, но я не одинок. Это моя работа, и я выполняю ее, как солдат. Спокойной ночи!
Не солнечный луч и не будильник, подпрыгивающий на ночном столике, разбудили меня утром условного нового дня. Организм отдохнул, и приказ, отданный самому себе, точно в назначенное время прервал сон.
Начался новый рабочий день. Приступаю к очередным делам, стараюсь ничего не спутать, выполнить все аккуратно, не упустить мелочей.
Задания выполнены. Теперь можно поразмыслить на досуге. Одна за другой проплывают картины детства,
ранней юности, будто в тумане виден небольшой домик в родном селе Полковниково, построенный отцом. Над ним шумят могучие кроны деревьев.
Родной мой Алтай, чудесный край Сибири! Я вижу его то в зимнем уборе — в сугробах и снежных застругах, когда бескрайняя даль светится тысячами ярких искр, щедро рассыпанных солнцем, то в буйном весеннем цветении садов, одевших изумрудно-зеленый наряд, то украшенным неповторимыми красками осени, когда огненные всполохи оседают на лес. Да, хорош наш Алтай, чудесна его природа: уж если зима так зима, добротная, со всеми ее прелестями, уж лето так лето! Ничего нет вполовину, все дается человеку полной мерой.
Может быть, меня захватывают, властно подчиняя себе без остатка, эти воспоминания о прошедшем? Пожалуй, нет. Скорее, это самоанализ, критическая переоценка ценностей, желание проанализировать свой характер, свои поступки, отношение к окружающему, к своему долгу. У писателя-коммуниста Николая Островского есть изумительно точно сформулированное кредо жизни каждого советского человека. Речь идет о том, чтобы человек, прожив жизнь, умирая мог сказать, что вся жизнь, все силы отданы самому прекрасному на свете — борьбе за освобождение человечества.
Наивысшая цель! И высказана она человеком, перед несгибаемым мужеством которого преклонялись все мои сверстники, едва успев познакомиться с его бессмертным творческим наследием. Замечательный образец для нашей молодежи — сама его жизнь.
Только почему же «умирая мог сказать»? Ведь и при жизни не худо оглянуться, прикинуть, оценить свои дела, свои пути. Куда идешь, каким шагом, поспеваешь ли за стремительно мчащимися днями нашей жизни, опережаешь ли ее, видишь ли ее светлые горизонты или плетешься едва-едва по обочине большака, а может, и свернул на какую-нибудь тропку, поросшую буйным чертополохом да бурьяном?
По-моему, особенно в молодые годы, каждому человеку стоит ставить такой вопрос и отвечать на него. Посмотреть на себя со стороны, строгим критическим взглядом и, как принято говорить у нас, в авиации, «сделать разбор полетов». Самой программой подготовки космонавтов мне предоставилась такая возможность. Поэтому так и захватили меня воспоминания...
Пусть не осудят меня друзья-однополчане, что редко писал им с нового места работы. Подготовка космонавта — это прежде всего напряженная работа. Продуманная, заранее очерченная планами учебы и графиками медицинского контроля. И ей мы должны были отдаться полностью.
Мы — это целая группа космонавтов. Отобрали нас из разных мест и краев, биографии у нас самые различные, но очень многое роднит, сближает.
Освоились, сдружились мы быстро. Сразу же условились: друг другу не прощать промахов; если что не нравится, не молчать, говорить в глаза, критиковать и не задирать нос, когда тебя критикуют. Кто знает больше или усвоил новое быстрее — делись с соседом. Не ленись помогать друзьям. Помни: все за одного, один за всех. Уважай чужое мнение, не согласен — докажи.
Так постепенно начали складываться у нас свои традиции, свои неписаные правила.
Буквально с первых же дней началась учеба: теоретические дисциплины чередовались с практическими занятиями. Ежедневно спортивные игры.
Говорят, в спорте немало людей-однолюбов. Понравилась, скажем, гимнастика, и вот человек, кроме нее, знать ничего не хочет. Что ж, возможно, это не так уж плохо, особенно если учесть, что гимнастика развивает мышцы тела, укрепляет легкие. Примерно так или почти так рассуждал и я. Но скоро мне пришлось переменить свое мнение. По утрам мы делали физзарядку. Она начиналась с бега, а к бегу у меня особого пристрастия с детства не было, хотя и в «Майском утре» и в Полковниково приходилось много раз и подолгу бегать с ребятами. Мне больше нравилась гимнастика, и вот почему. Еще будучи школьником, катаясь на велосипеде, я упал и сломал руку. Когда она срослась, врачи сказали: только гимнастика вернет полностью работоспособность руки. Необходимость заставила заняться гимнастикой. Потом она полюбилась, и, кажется, на всю жизнь, хотя потом я увлекся акробатикой и велосипедом.
А тут — бег. Ну к чему он нам, космонавтам? Ведь в тесной кабине космического корабля бег в программу физзарядки не включишь. А общее развитие и тренировку
блестяще дают гимнастика, акробатика и велосипед. Словом, к пробежкам душа не лежала. Это заметил наш преподаватель физкультуры.
— Странный у вас, товарищ Титов, подход к спорту,— сказал он, — на снарядах вы занимаетесь со страстью, а бегать не любите. В чем дело?
— У каждого есть свои привязанности, — отвечаю.
— Значит, не лежит душа?
— Выходит, так.
— Придется полюбить.
— Насильно мил не будешь. Так ведь говорят.
— Что верно, то верно, но должен сказать, что любительский подход к спорту в нашем деле не годится. Хотите знать, что дает бег космонавту?
— Видимо, то же, что и гимнастика, велосипед, акробатика,— отвечаю без запинки, словно на экзамене.
— Э, нет, — перебивает меня преподаватель, — вы забываете об одном, очень важном, обстоятельстве — о ритме. Бег, и только бег, вырабатывает ритм в работе сердца, легких, всего организма при повышенной постоянной нагрузке. Второе — дыхание, вы его не добьетесь, выполняя только гимнастические упражнения.
Мы долго беседовали с преподавателем на эту тему. И вышло так, что по собственной охоте стал я втягиваться в пробежки, с каждым разом увеличивая дистанции. Теперь трудно сказать, какой вид спорта я люблю больше всего — все люблю одинаково сильно.
Приветливо шумят вековые сосны и зеленокудрые березы, окружающие наш спортивный городок. Шалый ветер нет-нет да пригнет их густые кроны, несколько мгновений подержит в почтительном полупоклоне, потом отпустит, и красавица сосна стремительно выпрямляет свою шапку, а ветер опять налетит и хочет пригнуть ее до земли.
Хорошо заниматься в нашем спортгородке. Полюбили мы его, сдружились с площадками, снарядами, которых тут немало. Футбольное поле, теннисная, волейбольные и баскетбольные площадки, параллельные брусья, перекладины, круговые качели, рейнское колесо, площадки для метания копья, диска, для игры в городки, гантели, штанга и многое другое — все это к нашим услугам.
Только заниматься всем этим надо по строгому плану, под контролем врача, под наблюдением и руководством преподавателя. Сначала это не нравилось. Хотелось самому вдоволь позаниматься, ну, скажем, на брусьях или забить мяч в сетку ворот, которые самоотверженно защищает Юрий Гагарин. А преподаватель в самый интересный, захватывающий момент пронзительно свистит, прекращая игру. Приходилось подчиняться. Да, в спорте надо уметь подчиняться, строить занятия по нужной системе. Тогда от занятий будет прок.
— Ясно одно: космонавту нужна самая разносторонняя физическая тренировка, — говорил нам преподаватель.
Эта фраза не была голым призывом. То и дело у нас появлялись новые спортивные снаряды, принадлежности. Вот натянули подкидную сетку батут. На подобных сетках артисты цирка делают невероятные скачки вверх; подпрыгнув, успевают совершить многократные сальто, перевороты, мягко приземляются, чтобы через мгновение вновь взлететь ввысь.
Видел не раз я такие вещи в цирке, и тогда казалось, что ничего тут сложного нет: туго натянутая сетка сама тебя подкинет, успевай лишь крутиться. На деле получилось не так. Работа на батуте требует большой сноровки, умения управлять своим телом в свободном полете. Попробовал — не получается.
— Начнем с азов,— объявил преподаватель и показал, как делается прыжок, обычное сальто. Затем последовал более детальный рассказ о движении рук, группировке всего тела, о перемещении центра тяжести при этих движениях.
Моих друзей и меня увлекли эти занятия на подкидной сетке. Они давали большую пользу: научили координировать свои движения в полете, что особенно важно для прыжков с парашютом, давали большую комплексную тренировку вестибулярному аппарату, приучали быстро оценивать свое пространственное положение.
Словом, тут одинаково сочеталось приятное с полезным.
Потом — бассейн, прыжки с трамплина. Опять знакомство с высотой, со свободным падением. Когда поднялись впервые на верхнюю площадку и глянули вниз, на воду, показалось страшновато. Но это только первое мгновение: ведь батут нас уже приучил к высоте.
Не забыт и велосипед. Мне доставляет большое удовольствие разогнаться на легкой, послушной машине и, пригнувшись к рулю, разрезать упругий воздух, ощущать его всем своим телом. Мчишься по асфальтовой глади шоссе, мелькают березы и тополя на обочине, проплывают за ними поляны, перелески, овраги, и хочется еще сильнее и чаще крутить педалями. Воздух становится все плотнее; кажется, сделай небольшие крылья — и они поднимут тебя вверх, понесут по воздуху.
Зима принесла нам новое увлечение — хоккей. Играли с азартом, прямо-таки с мальчишеским задором. В воротах стоял Юрий Гагарин, ловко ликвидируя наши прорывы. В пылу азарта не обходилось без того, чтобы кто-то кого-то не толкнул, кому-то нечаянно не досталось клюшкой по руке или лицу, так что синяки являлись вещественным доказательством нашей любви и пристрастия к хоккею.
Ротор — это еще одно приспособление для тренировок космонавта. Кабина, в которую садится космонавт, вращается сначала в одной, потом в двух и, наконец, в трех плоскостях. Полное смешение представлений о пространственном положении. Так надо для тренировок вестибулярного аппарата. Космонавт должен в это время читать показания приборов, определять свое положение, отвечать на вопросы врачей. Справились мои друзья и с этим испытанием. Тренированному летчику-истребителю оно оказалось по силам.
Придирчивые, доскональные проверки состояния здоровья показали, что мы стали крепче, сильнее, хотя и до этого не жаловались на болезни и недуги. Врачи отмечали, что каждый из нас стал легче переносить все более возрастающие перегрузки, что наши сердца стали более тренированными, а значит, выносливыми.
Это было большой победой в общей программе подготовки космонавтов.
Трудно сказать, что главнее и важнее: физическая подготовка к предстоящему полету или уровень знаний, необходимых космонавту. Во всяком случае, мы все считали, что изучать теоретические дисциплины, такие, как аэродинамика, ракетодинамика, космонавтика, астрономия и многие другие, нам крайне необходимо.
Ребята жадно читали учебники, слушали лекции, конспектировали их, просили порекомендовать дополнительную литературу. А вот лекции врачей-терапевтов, психологов и других специалистов космической медицины сначала у нас не возбуждали интереса. Как-то я об этом написал даже отцу. Мол, не люблю некоторых наук. Отец ответил: «Если хочешь добиться цели, делай и то, что тебе не нравится. На легкую удачу не надейся». Не в бровь, а в глаз!
Усилия друзей, воздействие преподавателей, советы отца — все это заставило меня изменить свою точку зрения и признать, что в программе подготовки космонавта нет ни первостепенных, ни пятистепенных предметов. Все одинаково нужны и необходимы. Хорошо, что к этому выводу я пришел, когда было еще не поздно исправить упущения.
Не очень-то охотно приступили мы и к прыжкам с парашютом. Хоть и считали мы себя хлопцами не робкого десятка, но все же пошли в класс парашютной подготовки без особого энтузиазма.
Николай Константинович, наш инструктор, — человек большого опыта. Он заслуженный мастер спорта, воспитавший целую плеяду рекордсменов-парашютистов. Видя наше нерасположение к прыжкам, он как-то сказал:
— Узнаете прелести настоящего свободного полета в воздухе — сами будете выпрашивать дополнительные прыжки. Поверьте мне...
Многое рассказал нам Николай Константинович о парашютных прыжках, технике их выполнения, о том, как человек научился управлять полетом, вернее, свободным падением. Получалось у него так, что руки и ноги — это аэродинамические рули, умей только пользоваться ими; что беспорядочного падения для умелого парашютиста не может быть ни при каких обстоятельствах; что он — полновластный хозяин воздушной стихии.
Кое-что из этой области мы уже знали, ведь каждый из нас прыгал с парашютом в школе и в полку, но многое, о чем рассказал Николай Константинович, было новым и увлекательным. Человек, всю свою жизнь посвятивший парашютизму, влюбленный в него, сумел увлечь и нас.
При первом же прыжке, покинув самолет, я едва не попал в штопор. Тело мое стало беспорядочно вращаться. Неприятная штука! Вспомнил совет инструктора на этот случай. Надо сжаться в комок. Поджимаю ноги, руки, голову. Потом резко раскидываю руки и ноги в стороны. Встречный поток воздуха властно и с большой силой пытается снова прижать руки к бедрам, сжать ноги. Да, для борьбы тут нужна сила, и она есть. Нагрузка выдержана, лечу плавно вниз, можно дергать за вытяжное кольцо парашюта. Удар — и над головой расцветает шелковый купол.
Вечером увидел боевой листок, выпущенный моими друзьями. Ну ясно, не удержались наши сатирики, чтобы не обыграть мой прыжок: нарисовали меня широко раскинувшим ноги и руки, а внизу, под рисунком, поставили подпись «закрутило».
Вскоре пришлось прыгать с парашютом на воду, в реку. Ведь космонавту после полета нужно или приземлиться, или приводниться. Надо быть готовым ко всему. Николай Константинович подробно рассказал и показал, как надо опускаться на воду, выплывать.
Бегут дни, недели. Узнаем новое, сдаем зачеты, держим экзамены, проходим различные испытания.
Жизнь такова, что порой сама подвергает тебя испытаниям, вне всяких программ и расписаний. Такое случилось и у меня, вернее, в моей семье.
Тяжело, очень тяжело болел сын. Трудно было видеть его в этот период и мне и Тамаре. Врачи делали все, что могли, но оказались бессильными. Однажды мне сказали:
— Надежды нет никакой. Осторожно подготовьте к неизбежному жену.
Большое человеческое горе постигло нас, трудно об этом рассказать словами. Кто переживал подобное, поймет
и меня и молодую мать. Хорошо, что товарищи были рядом. Не докучая ненужным сочувствием, они делали умно и тактично все для того, чтобы помочь мне остаться в общем строю.
Подготовка к полету в космос шла полным ходом. Напряженная, деловая, строго размеренная. Все новые космические корабли уходили в межзвездные высоты. Чувствовалось, что день, когда в кабину такого корабля сядет человек, недалек.
15 мая 1960 года — еще одна знаменательная дата космической эры. В этот день взят новый рубеж космонавтики: запущен первый в истории корабль-спутник, рекордный по весу, послушный радиокомандам с Земли, оборудованный точнейшими приборами. Это был, в сущности, космический корабль с механическим космонавтом. На борту этого корабля комната для человека — герметическая жилая кабина, оснащенная всем, что потребуется будущему летчику-космонавту.
Четверо суток космический корабль стремительно несся вокруг нашей планеты, сообщая на Землю вести о работе аппаратуры, об окружающей среде. А потом настал срок, и механизмы корабля выполнили очередной приказ с Земли — отделили кабину. Программа исследований была завершена.
В дни этого небывалого космического эксперимента на страницах газет выступило немало крупных ученых.
Эти статьи мы, летчики-космонавты, читали с жадностью.
В статьях отмечалось главное качественное отличие корабля-спутника от всех прежних посланцев в космос.
Это корабль для человека! Все мы хорошо помним ответ, который дал Никита Сергеевич Хрущев на вопрос одного американского корреспондента: «Когда вы думаете забросить человека на Луну?»
— Вы употребили довольно неудачное выражение «забросить человека», — ответил американцу Никита Сергеевич. — Забрасывать человека мы не собираемся, потому что мы высоко ценим человека... Человека в космос мы пошлем тогда, когда будут созданы необходимые технические условия...
Каждый из нас, летчиков-космонавтов, был тронут этими словами, которые высказал Никита Сергеевич. Мы знали и повседневно чувствовали отеческую заботу о нас Центрального Комитета партии и лично товарища Хрущева. Мы знали, что Никита Сергеевич постоянно интересуется ходом подготовки космонавтов, созданием космических кораблей и их оборудованием.
Н. С. Хрущев в своем ответе упомянул о создании необходимых технических условий для полета человека в космос.
Каковы же эти условия?
О первом из них в ту пору довольно широко говорилось в советской прессе. Тогда указывалось, что, прежде чем состоится полет человека в космос, надо решить обратную задачу: найти способ вернуть корабль на Землю.
Начальная стадия возврата — отделение от корабля герметической кабины летчика-космонавта. В историческом эксперименте с первым советским кораблем-спутником это, как известно, осуществилось. Этот эксперимент нас очень интересовал во всех деталях.
Приехал инженер от Главного Конструктора космических кораблей и многое нам рассказал. Он сказал, в частности, что сразу же после отделения кабины движение ее было стабилизировано: она полетела без «кувыркания». Зачем это потребовалось?
Нам, летчикам-истребителям, было известно, что человек благоприятно переносит торможение (и ускорение) в том случае, когда оно направлено перпендикулярно к плоскости его тела: от груди к спине. В противном случае произойдет слишком резкое перемещение крови в организме. Вот почему недопустимо «кувыркание» космического корабля. Он должен быть точно ориентирован в пространстве. Об этом позаботились Главный Конструктор и Главный Теоретик Космонавтики, десятки талантливых советских ученых, инженеров, техников.
В экспериментальных полетах прошли проверку важнейшие автоматические устройства, те, что поддерживали на нужном уровне температуру в космическом корабле, следили за составом атмосферы.
Известно, что условия полета в космосе очень своеобразны и суровы. С освещенной солнцем стороны корабль раскаляется мощными лучистыми потоками, с теневой — быстро остывает до температуры абсолютного нуля. Тем не менее технические принципы терморегулировки у нас в стране были к тому времени великолепно разработаны.
Нам много рассказывали о том, как решается проблема надежной двухсторонней радиосвязи. Мы были посвящены в результаты эксперимента и в этом направлении. Вновь подтвердились удобства телеграфной передачи информации. Проверялась связь и в телефонном режиме: через аппаратуру корабля регистрировались программы наземных радиостанций.
Итак, советская наука подходила в те дни к решению исторической задачи прорыва человека во Вселенную. Прокладывалась дорога неслыханному взлету знаний, проникновению в самые глубокие тайны природы.
Что ждет нас, космонавтов, в далеких небесных просторах? Мы жадно читали в свободные часы научно-фантастические повести и, пожалуй, наибольшее удовольствие получили от книги К. Э. Циолковского «Вне Земли». Удивительная книга! Константин Эдуардович, как никто, ясно представлял себе мир, который открывается человеку, поднявшемуся в космос.
Несколько слов о судьбе самой книги. Она была задумана Циолковским еще в 1896 году, и тогда же Константин Эдуардович написал несколько глав. Вернулся он к ней через двадцать лет, закончил, но напечатана полностью впервые она была лишь в 1920 году.
Это научно-фантастическая повесть. Время действия автором названо — 2017 год. Это через сто лет после Великого Октября.
Группа ученых, построив космические корабли, отправляется в путешествие — сначала вокруг Земли, затем на Луну и, наконец, совершает полет в пределах Солнечной системы. Подробно и живо рассказывает автор об условиях полета и жизни в ракете, о «колониях» на искусственных спутниках Земли, о посещении Луны и астероидов.
Хотя повесть эта написана давно, многое в ней нам, космонавтам, казалось не фантастическим, а реальным, близким и знакомым. Настолько быстро наша советская жизнь опережает мечты фантастов.
Вот об этом думали мы в те весенние дни 1960 года. Из условных «полетов» в сурдокамере я возвращался с лицом, заросшим колючей щеткой усов и бороды, и первой процедурой по возвращении «на землю» было бритье.
Подходила Тамара и, загадочно улыбаясь, спрашивала:
— Угадай, что я приготовила?
— Для меня?
— Для обоих нас.
Потом она подходила к столику, открывала ящик и показывала билеты в театр:
— Вот: «Власть тьмы».
— Толстой! Вот это здорово!... Молодец, Тома. Давно мечтал об этом.
Вечером мы сидели в притихшем зрительном зале, восхищаясь игрой артистов, самой пьесой. Страна и мы, земные люди, жили хорошей, полнокровной жизнью.
