Герман Титов "Авиация и космос" Военное издательство министерства обороны СССР, Москва, 1963 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
Где-то там, на этой земле, высятся древние египетские пирамиды, немые памятники древней культуры. Пирамиды — это культура далекого прошлого. Ныне египетский народ строит новую жизнь, создает новую культуру. В Египте строится, например, Ассуанская плотина. Горжусь, что мои соотечественники, советские специалисты, оказывают братскую помощь египетскому народу в строительстве этой плотины.
Велика, необъятна наша планета. Но в иллюминаторе космического корабля ее тысячеверстные материки проплывают быстро, как в сказке. Прошло лишь несколько минут полета, и я вижу вновь просторы моей великой Отчизны. Она узнается сразу по огромным квадратам полей, по необъятным массивам тайги, по обилию речных лент, по темным горным массивам, изрезанным морщинами провалов.
— «Орел», «Орел», — вызывают меня с Земли, — передайте данные о самочувствии.
Уверен, что на Земле врачи прекрасно знают о моем состоянии. Датчики, которые регистрируют пульс, кровяное давление, частоту дыхания и другие данные, автоматически передают информацию на Землю, а телепередатчики позволяют видеть все, что делается в кабине. Но приказ есть приказ. Смотрю на часы, считаю пульс, проверяю дыхание, вскоре передаю:
— Я «Орел», я «Орел». Чувствую себя хорошо. Пульс 88 ударов, частота дыхания 15—18 в минуту. На борту порядок.
Земля подтвердила получение этого сообщения. Связь работает нормально, и я не чувствую своего одиночества. Тысячами нитей я связан с Землей, с моими друзьями, с космодромом Байконур.
Веду связь по коротковолновой и ультракоротковолновой сети, контролирую работу агрегатов корабля, осуществляю коррекцию и сверку навигационных приборов, сообщаю, как и раньше, односложно о своем самочувствии.
В иллюминаторах чудесные виды Земли, свечение ореола вокруг нее. В который раз направляю объектив кинокамеры в иллюминатор. Как жалею, что не пришлось мне овладеть по-настоящему мастерством кинорепортера. Все же надеюсь, что, быть может, и у меня, кинолюбителя, что-то получится.
Меняю объективы, снова нацеливаюсь глазом киносъемочной камеры на нашу Землю. Там, внизу, проплывают хлопья облаков, потом открываются виды гор, морей. Экономно расходую пленку.
Вновь вижу ореол, окружающий Землю. Это целая гамма красок. Здесь, словно на выставку, собрались все цвета: черный, темно-синий, голубой, фиолетовый, красный, розовый, бледно-розовый, беловатый... Трудно определить оттенки, настолько плавно переходит один цвет в другой. Опять делаю запись в бортжурнале. И тут была своя особенная причина. Дело в том, что «Восток-2» в это время пролетал над районом Москвы и по радио донеслась песня, которая заставила потеплеть сердце. В динамике послышалось:
— Если б знали вы, как мне дороги
Подмосковные вечера!
Карандаш попытался уплыть куда-то в сторону, но с помощью шнурка, которым он привязан к пальцу, возвращаю его в руки. В бортжурнал заносится следующая фраза:
«Слышу, Москва транслирует «Подмосковные вечера».
С удовольствием слушаю радиопередачу Москвы по широковещательной сети. Страна, весь мир узнали о полете «Востока-2». Передается сообщение ТАСС о старте «Востока-2», о выходе корабля на орбиту, о моем самочувствии. Как хотелось самому включиться в эту передачу, чтобы поприветствовать еще раз советских людей, творцов замечательного космического корабля, деятелей науки, техники, руководителей партии и правительства, всех советских тружеников, идущих к светлому будущему — коммунизму.
Зачитывается мое заявление перед стартом. Все ли я сказал, что думал? Еще раз осмысливаю сказанное там, на Земле, перед волнующим моментом старта. Да, кажется, все. Вернее, многое не сказано, но выражена четко главная мысль, сокровенное желание: этот полет посвящен XXII съезду КПСС. Это — венец всего.
Переключаю приемник на другие станции. На разных языках идут передачи, но во многих текстах передач улавливаю свою фамилию — Титов. Она звучит на разных языках каждый раз по-особенному, с разными оттенками, но все же разобрать можно.
Какой-то тип нудным голосом читает лекцию на русском языке, толкуя про святых, про бога. Это, очевидно, радиостанция, содержащаяся на американские доллары, старается «просветить» советских людей. Вот уж действительно, попали пальцем в небо. Ведь в наши дни каждый советский человек изучает, восторгается самым величественным документом нашей эпохи — Программой КПСС, реальным планом строительства коммунизма; наши люди аплодируют полетам космических кораблей и рейсам атомохода. Век атомной энергии и космоса вступил в свои права, овладел умами людей. А тут — евангелие, библия. Какая чушь!
Щелкнув кнопками, переключился опять на Москву. Раздается веселая музыка, песни о Москве, о Родине и мой любимый «Марш энтузиастов». Вот это жизнь!
Принимаю очередную радиограмму. Нет, это не очередная, ее вернее назвать необычной, неожиданной. Это мой друг Юрий Гагарин шлет мне привет из Канады, где он гостит на ферме известного американского промышленника лауреата международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами» Сайруса Итона. Вот она, эта телеграмма, нашедшая меня в космосе.
«Дорогой Герман, — писал Юрий Гагарин, — всем сердцем с тобою. Обнимаю тебя, дружище. Крепко целую. С волнением слежу за твоим полетом, уверен в успешном завершении твоего полета, который еще раз прославит нашу великую Родину, наш советский народ. До скорого свидания!»
Благодарю своего друга за поздравление. У него заканчивается интересный рейс по Земле. Он побывал у друзей в героической Кубе, встречался с народами Бразилии и Канады. Всюду на американском континенте, вопреки отчаянному противодействию реакционеров, его встречали очень горячо, отдавая дань всеобщего восхищения бессмертному подвигу советского народа.
Я уже упоминал о том, что, когда Юрий Гагарин приземлился в Поволжье на колхозное поле после своего исторического полета на «Востоке-1», мне довелось быстро прилететь в этот район и одним из первых обнять его на родной советской земле. Честное слово, ни я, ни он не обиделись за то, что в знак сердечного привета наделили друг друга изрядной порцией дружеских тумаков. Теперь Юрий в Канаде или на пути из нее. Как был бы я рад встретить его в районе приземления. Это может быть: ведь он летит на советском самолете, а это значит очень многое.
Корабль опять ныряет в кромешную темноту ночи и вновь в небе вспыхивают светлячки далеких звезд. Это уже вторая условная ночь, которую я встречаю в полете. Сверяю время, слежу за показаниями глобуса и других приборов, установленных на доске. Все идет так, как предусматривалось расчетами.
Включаю приемник широковещательных диапазонов. В эфире, перебивая друг друга, раздаются голоса разных станций и стран. Ловлю наиболее интересные передачи. Точно спокойная река, льется мелодия вальса Иоганна Штрауса. Вдруг раздается настоящая какофония: барабанный бой, кошачье завывание, дикие выкрики. «Запад веселится», — безошибочно заключаю я и перевожу ручку на другую станцию.
Звучит мотив полонеза Огинского. Чудесно!
— Это настоящая музыка, послушаем.
Бегут минуты, десятки минут. Темнота сменяется ярким, солнечным светом.
В 11 часов 48 минут по московскому времени корабль-спутник «Восток-2» закончил второй оборот вокруг Земли и начал третий. Настраиваю приемник на Москву. Сейчас будет проверка времени, и я услышу бой Кремлевских курантов.
Люблю малиновый перезвон этих часов, по которым сверяет время весь мир, все человечество. Вспоминается замечательная пьеса «Кремлевские куранты», воскрешающая годы становления советской власти, когда гений Ленина и его соратников вырывал нашу страну из цепких лап голода и разрухи, когда, загруженный тысячами различных дел, Владимир Ильич сумел заняться и таким вопросом, как восстановление часов на Спасской башне Кремля.
Двенадцать часов. Прошло ровно три часа, как «Восток-2» оторвался от Земли.
Выполняю очередные задания.
12.30. Обед.
Так значилось в моем почасовом расписании. Особого аппетита у меня в это время не было. Сказывались, очевидно, волнения перед стартом, необычное состояние невесомости. Кроме того, утром я не так уж плохо подкрепился.
Словом, есть не очень хотелось. Однако график есть график, и надо выполнять все задания полностью.
К моим услугам тубы с космической пищей. Самая, так сказать, простейшая сервировка. Ни тарелок, ни ложек, ни ножей, ни вилок, ни салфеток. Протягиваю руку к контейнеру с пищей, беру первую тубу — первое блюдо. Ее вес на Земле определен очень точно: 150 граммов. Это суп-пюре, концентрат. Выдавливаю этот концентрат прямо в рот, как зубную пасту.
Суп полагается есть с хлебом. Даже в космосе. Беру кусочек хлеба, откусываю небольшую порцию, разжевываю, глотаю. Потом еще порция супа, еще кусочек хлеба.
На второе — мясной и печеночный паштет. Тоже в тубе, и тоже его надо выдавливать, как пасту. Третье блюдо— сладкое. Это черносмородиновый сок. Из тубы он выходит свободно, даже несколько капель пролилось, то есть повисло в воздухе, прямо перед глазами. Они неподвижно застыли, точно чудесные бусинки, отсвечивая темно-вишневым цветом. Пришлось подобрать их пробкой и отправить по назначению.
Принимать пищу в космическом корабле, в условиях невесомости — довольно сложная проблема. Приведу такие примеры. Допустим, вы хотите выпить стакан воды. Берете стакан, пытаетесь налить в него воду из термоса. Вода не выливается, хотя вы термос опрокинули горлышком вниз. Почему не льется вода? Ответ простой: она невесома. Достаточно ударить по дну термоса, и вода выльется, то есть выйдет из сосуда и поплывет по воздуху, свернувшись в шар.
Предположим, вы все же наполнили водой стакан, который держите в руке. Опустите его вниз, и вода, ничем не связанная со стаканом, останется висеть в воздухе на том же уровне, где ранее находился стакан. Подуйте на нее — и она поплывет блестящим шаром.
Как в этих условиях напиться космонавту, если в его распоряжении будут обычные земные предметы, например термос и стакан?
Вот почему космонавту были приготовлены для питания специальные блюда, заключенные в тубы.
Обед закончен. Вкусно? Врачи уверяют, что питательно. Пусть будет так. Во всяком случае, можно считать, что вопрос с питанием космонавта решен.
Передаю на Землю краткую радиограмму: «Пообедал, самочувствие отличное».
Маршрут четвертого витка был очень интересным.
«Восток-2» пролетал над Мадридом, Парижем, Копенгагеном, Ленинградом.
Ленинград! Где-то там, внизу, проплывают его кварталы. В узкие разрывы облаков проглянула на какое-то мгновение ленточка реки. Конечно Нева.
Стремительно бегут секунды, минуты, но еще стремительнее мчится космический корабль. Время подсказывает, что внизу промелькнули Улан-Удэ, Шанхай, Сидней.
В иллюминатор видны цепи гор, Тянь-Шаньский хребет, вершины Гималаев, покрытые ослепительно белым снегом. Горные цепи направлены под углом к линии полета корабля. Вершины гор отделены темными провалами ущелий.
Послеобеденный часовой отдых закончен. Делаю физзарядку. Упражнения были подобраны заранее, приспособленные к условиям полета в космическом корабле. Надо было, как говорят, «проработать» все группы мышц, дать им соответствующую нагрузку. Вот, например, одно из упражнений. Привязавшись ремнями к креслу, напружиниваюсь, пытаюсь оторвать тело от кресла. Напрягаются мускулы, ремни давят на грудь. Потом делаю дыхательные упражнения.
Отдых и физзарядка вернули бодрость, усталости как не бывало.
Корабль проходит над Южной Америкой. В ночной темноте вижу россыпь огней большого города. Сверяю маршрут с показаниями глобуса. Это Рио-де-Жанейро, один из самых крупных городов Южной Америки. Всего несколько дней назад там был Юрий Гагарин, и жители Бразилии слушали его рассказ о полете в космос. Передаю в эфир приветствие народам Южной Америки.
Начался пятый оборот корабля вокруг Земли. Расчеты показывают, что за эти часы «Восток-2» преодолел поистине астрономическое расстояние — 200 тысяч километров. Впереди — более десяти витков и около полмиллиона километров.
15 часов 30 минут. Сообщаю на Землю: «Прохожу экватор, невесомость переношу отлично».
В кабине недвижно висит, словно привязанная невидимыми нитями, ручная кинокамера, репортерский киноаппарат «Конвас», заряженный цветной пленкой. Еще раз снимаю звездное небо, Землю, цветной ореол, опоясавший нашу планету. Так хочется, чтобы на пленке была запечатлена изумительная игра цветов. Пленки не так уж много, а хочется снять многое: и стайки белоснежных облаков, и горные цепи, и морские побережья.
Откладываю в сторону «Конвас».
Он никуда не падает, не уплывает. Как оставил я его в воздухе, так он и застыл, недвижимый, словно поддерживаемый руками человека-невидимки. Невесомость, ничего не поделаешь.
Ниточкой подтягиваю к себе бортжурнал, делаю записи.
Первоклассники наверняка улыбнутся, когда увидят в бортжурнале—официальном документе, своеобразном служебном отчете о полете, такие несерьезные, с точки зрения детворы, да, может, и некоторых взрослых товарищей, вещи, как нарисованные не совсем твердой рукой звезды, спирали. «Дядя Титов баловался, — скажут школьники,— так же, как и мы иногда на уроках рисуем чертиков».
Нет, я не баловался. Наоборот, выполнял вполне серьезно один из пунктов программы. В числе других было у меня и такое задание: в условиях невесомости начертить простейшие геометрические фигуры, чтобы и с этой стороны проверить ее влияние на работоспособность человека. Беру карандаш и старательно вычерчиваю контуры заданных фигур.
Так появились в бортжурнале эти фигуры, не совсем обычные для служебных документов. Как они у меня получились, не мне судить. Во всяком случае, они мало чем отличаются от тех, что я вычерчиваю в спокойной обстановке на Земле.
Виток за витком опоясывает космический корабль невидимыми нитями земной шар. Был бы жив Чкалов, как бы он радовался, что его мечта о полете сбылась, да еще как! Порадовался бы он и тому, что пилотирует корабль в космосе человек его любимой профессии — летчик-истребитель.
«Восток-2» снова выходит из тени Земли. Наблюдаю за движением сумерек по земной поверхности. Вижу оставшуюся позади ту часть Земли, что находится в тени. Впереди освещенное солнцем полушарие. Между этими частями Земли видна быстро перемещающаяся сероватая полоса сумерек.
Теперь я уже пригляделся к цветам морей и океанов. Они разных цветов или, во всяком случае, разных оттенков. Чтобы лучше разглядеть водную поверхность, я прибегал к помощи оптического прибора с трех- и пятикратным увеличением. Индийский океан, на мой взгляд, имеет темно-синий цвет. Черное море вполне оправдывает свое название, хотя прибрежные отмели изменяют его окраску. Адриатическое море полно голубизны.
Мой отец выступает в родном селе в те часы, когда я находился в космосе.
— «Орел», «Орел», — слышу знакомый позывной. Это меня вызывают на связь. Немедленно отвечаю.
— Примите радиограмму, — продолжает Земля. Делаю запись, подтверждаю прием радиограммы. Время клонится к вечеру. Это там, на Земле. А тут
по-прежнему чередуются ночная мгла и солнечный яркий свет, то яркие звезды на небе, то слепящие лучи солнца.
Снова тяну к себе бортовой журнал. Надо сделать запись о самочувствии согласно намеченной программе. Не раздумывая, пишу: «Самочувствие отличное, немного хочется спать».
И это действительно так. Ведь прошло уже немало времени, мне в самом деле хотелось спать. Впрочем, это
совпадало с распорядком дня, и я стал на законном основании готовиться ко сну.
Надо учесть, что в этот памятный на всю жизнь день меня разбудили очень рано, как говорят у нас на Алтае, до первых петухов. Рабочий день был довольно напряженным, и я, конечно, почувствовал усталость.
В 18 часов 15 минут по московскому времени, пролетая над Москвой, сообщил:
«Дорогие москвичи! В кабине все по-прежнему. Давление нормальное, отличное давление. Влажность 70%. Температура 18 градусов Цельсия. Полнейший комфорт. Полнейший комфорт. Вам этого желать только остается. Все идет хорошо. Все идет отлично. Прошу передать дорогим москвичам спокойной ночи. Я сейчас ложусь спать. Как хотите вы, а я ложусь спать».
Программа полета гласила: с 18 часов 30 минут 6 августа до 2 часов 7 августа мне надлежит спать. Раз так, то в кабине должно быть тихо. Двухсторонняя радиосвязь со мной временно прекращается. Радиотелеметрический контроль за работой аппаратуры корабля-спутника, аппаратуры обеспечения жизнедеятельности космонавта продолжался, хотя динамики в кабине были выключены.
Пусть извинят меня люди на Земле, что в этот день так рано пожелал им спокойной ночи. Если судить по московскому времени, то действительно в эти часы люди еще не собирались спать. Вечером воскресного дня, поужинав, некоторые москвичи шли на вечерние сеансы в кино, другие смотрели второе действие оперы, третьи брали в руки вечерний выпуск «Известий».
Впрочем, для меня понятия «ночь» и «день» в какой-то степени сместились. Ведь уж столько утренних зорь и вечерних закатов я встретил и проводил сквозь глазок иллюминатора.
Есть еще одно обстоятельство, которое свидетельствовало о том, что отдых необходим.
Речь идет о некоторых явлениях, довольно неприятных, связанных с состоянием невесомости. Очевидно, длительное пребывание в условиях невесомости — ведь уже почти девять часов я висел в кабине корабля «Восток-2» — вызвало некоторые изменения в моем организме со стороны вестибулярного аппарата. Временами возникали неприятные ощущения.
В чем дело? Имея соответствующую подготовку в
медицинском отношении, я прежде всего попытался объяснить себе это состояние, выяснить причины появления неприятных ощущений.
Состояние невесомости особым образом действовало на так называемые отолиты — небольшие шарики, находящиеся в полости внутреннего уха человека, наполненной жидкостью. Отолиты связаны с различными группами нервных окончаний. В обычных условиях, когда меняется положение головы, отолиты перемещаются в полости и возбуждают соответственно те или другие группы чувствительных нервных окончаний, которые передают по нервам соответствующие сигналы в головной мозг, так сказать в «счетно-решающий центр». Человек получает информацию о своем пространственном положении.
Это в обычных земных условиях. Ну а как все эти процессы выглядят в условиях невесомости? Потеряв свой «вес», отолиты не могут выполнять свои привычные функции, они тоже «висят», не подчиняясь привычным законам силы тяжести, и мозг не получает нужных сигналов. Значит, ориентировка космонавта в условиях невесомости затруднена.
Заметил также, что неприятные ощущения появлялись чаще всего в тех случаях, когда делал резкие движения головой. Уяснив это, я старался при появлении неприятных симптомов занимать исходную собранную позу и не делать резких движений головой. Несколько минут, проведенных в таком состоянии, снимали неприятные ощущения. Правильно было предположить, что сон, длительный отдых нервной системы полностью восстановят работоспособность, унесут усталость.
Закрепляю себя привязными ремнями к креслу и даю себе команду «Спать!».
Очень хорошо, что нас, космонавтов, приучали заранее в сурдокамере спать по приказу, по расписанию. Закрываю глаза, постепенно забываюсь.
Уснул, но ненадолго. Очнулся от странного, непривычного ощущения. Подсознательно понял, что тело находится в какой-то неудобной позе: мои руки сами собой приподнялись и, лишенные весомости, висели в воздухе. Пришлось их засунуть под ремни. Так удобнее.
Взглянул на световое табло. Оно показывало, что корабль совершает восьмой виток.
Крепкий, добротный сон пришел не сразу. На короткие мгновения просыпался на десятом и на одиннадцатом витке, смотрел на световое табло и вновь засыпал. Потом, как говорят, вошел во вкус и уснул крепко.
В состоянии невесомости спать легко. Переворачиваться с боку на бок, менять положение рук, ног, головы незачем: ни руки, ни ноги не затекают.
Словом, спалось легко, хорошо. Проснулся и первым делом глянул на часы. Стрелка показывала 2 часа 35 минут! Проспал! Вот досада! Ведь на Земле могут подумать о каком-нибудь неблагополучии, могут всерьез забеспокоиться.
Надо скорее успокоить тех, кто на Земле бодрствует, кто следил за полетом всю ночь. Через две минуты, ушедшие на то, чтобы окончательно освободиться ото сна, сделать туалет, приступил к работе.
Сообщил на Землю, что спал хорошо, что все оборудование корабля работает нормально, в кабине поддерживаются заданные гигиенические условия, самочувствие отличное.
С Земли сказали, что во время сна частота пульса у меня находилась в пределах от 53 до 67 ударов в минуту. Это лучше всего подтверждало то, что сон был вполне нормальным.
Сверил показания приборов, еще раз убедился в том, что все оборудование корабля работает нормально. Полет продолжается!
Любуюсь видами Земли и неба. Дважды видел Луну. Она была в ущербе и выглядела точно так же, как с Земли. Когда смотрел на Луну, вспомнился Гоголь. В космосе Луна выглядит совершенно так же, как в его описании.
Есть несколько свободных минут. И их надо провести с пользой. Достаю блокнот и занимаюсь абсолютно непривычным для себя делом: заготавливаю автографы. Расписываюсь, проставляю дату. Может, подарю их врачам, пусть помимо бортового журнала убедятся, что в космосе можно хорошо писать.
— «Орел», «Орел», — вновь меня вызывает Земля.
— Я «Орел».
— Сообщите данные о температуре и давлении в кабине.
— Давление — одна атмосфера. Температура —18 градусов тепла. Кислорода — 25 процентов. Углекислоты — 0,3 процента. Относительная влажность воздуха — 60 процентов.
Словно подтверждая свое отличное настроение и самочувствие, добавляю сверх программы:
— Полный комфорт. Лучше, чем в коммунальной квартире.
С Земли слышу радиопередачу, передают песни. Потом ловлю бой Кремлевских курантов. По передачам московского радиовещания чувствую, как новый трудовой день, 7 августа, входит в свою обычную колею, в свой размеренный ритм. Передана утренняя физзарядка, детская передача, полилась симфоническая музыка.
Дальневосточники, влюбленные в «Амурские волны», в который раз проигрывают пластинку с записью этого вальса. Хорошая музыка, чудесная, но... сколько можно угощать одним и тем же, пусть даже очень вкусным, блюдом? Благодарю дальневосточников за «Амурские волны», которые они мне посылают в эфир, и прошу поставить что-нибудь другое. Товарищи сообщают кратко: «Вас поняли» — и... опять ставят «Амурские волны». Похвальное постоянство в своих привязанностях! Я от души расхохотался.
В бортжурнале появлялись все новые и новые записи. Надо было делать записи, не только связанные с полетом на очередном витке, но и итоговые. Недалек был финиш, и полагалось подводить итоги полета.
Что ж, полет удался. Задание близко к выполнению, и я не вижу никаких причин, которые могли бы заставить усомниться в благополучном завершении космического рейса.
С большим удовольствием заношу в бортжурнал такую запись: «Могучие у нас ракеты. И славу космических полетов в равной мере следует делить между космонавтами и теми, кто создает, снаряжает и запускает ракеты».
Корабль-спутник — замечательное творение человеческого разума, величайшее достижение научной и конструкторской мысли. В нем созданы все условия для длительного космического полета. Корабль снабжен устройствами для автоматического управления полетами и посадкой на Землю. Вместе с тем имеется возможность перехода на ручное управление непосредственно пилотом-космонавтом. Космонавт может осуществить необходимые для научных наблюдений маневры на орбите и может совершить посадку в любой точке земного шара.
Корабль-спутник оборудован научной аппаратурой для исследования условий космического полета и получения объективных показаний о состоянии космонавта. Думаю, что полет космического корабля принес ценнейшие научные результаты. Эти результаты после их обработки станут достоянием ученых всего мира.
Условия для жизнедеятельности космонавта в корабле созданы замечательные. Во время полета можно было и работать плодотворно и хорошо отдыхать. Даже в периоды максимальных перегрузок пульс не превышал 100 ударов в минуту, а после сна был обычным, как на Земле, в спокойном состоянии.
Замечательно оправдали себя средства радиосвязи. Они работали так хорошо, что на всем протяжении полета в каждой точке орбиты я мог держать связь с моей любимой Родиной.
Конечно, это предварительные заключения. Ведь полет еще продолжался, и предстояло осуществить один из сложных его этапов — снижение и посадку. Мое внимание к полету не ослабевало ни на минуту. Во время семнадцатого витка в наушниках раздался знакомый голос Главного Конструктора:
— «Орел»! Готовы ли к посадке? Незамедлительно отвечаю:
— Готов!
И вот в ходе 17-го витка в соответствии с программой полета была включена автоматика, обеспечивающая спуск и приземление корабля в заданном районе. Так же, как и в предыдущем, в этом полете использовалась полностью автоматизированная система ориентации, включения тормозного двигателя, управления и спуска. Однако в случае необходимости я мог совершить посадку корабля самостоятельно.
Корабль был сориентирован, включился тормозной двигатель, и «Восток-2» перешел на траекторию спуска. Перед спуском я не закрыл шторки иллюминаторов и с интересом наблюдал яркое свечение воздуха, обтекающего корабль при входе в плотные слои атмосферы, изменение цветов этого свечения по мере уменьшения скорости и высоты.
Сам по себе спуск космического корабля с орбиты, прохождение его через плотные слои атмосферы и сама посадка — дело весьма сложное, требующее совершенства и четкости действий.
По опыту полета Юрия Гагарина было известно, что, когда корабль на огромной скорости входит в верхние слои атмосферы, происходит аэродинамический нагрев обшивки, а воздух светится. Создается впечатление, что огромные языки пламени мечутся вокруг корабля, лижут его обшивку, грозя уничтожить корабль.
Так рассказывал нам Юрий Гагарин. В этой связи у меня возникло несколько вопросов, которые я и задал Главному Конструктору. Он дал на них исчерпывающие ответы. Спокойным, ровным голосом Главный Конструктор объяснил мне порядок действий. Железная уверенность этого человека в благополучном исходе заключительного этапа полета передалась и мне.
— Действуйте по программе, и все будет хорошо, — еще раз сказал Главный Конструктор.
— Есть, действовать, как учили, — ответил я, полушутя.
«Восток-2» вошел в плотные слои атмосферы. Тормозной двигатель значительно уменьшил скорость, уменьшилась также и высота. И тут произошел почти незаметный переход от состояния невесомости к обычному, земному. В какой-то момент я почувствовал, что для поднятия руки надо затратить определенное усилие, что плотно сижу в кресле и что мой «Конвас» не плавает по кабине, а лежит на полу.
Сомнений нет, с невесомостью покончено. Стали нарастать перегрузки торможения.
Розовое пламя, бушующее за иллюминатором вокруг корабля, сгущается, становится пурпурным, затем багровым. Это значит, что теплозащитная оболочка корабля накалилась, вызвав яркое свечение воздуха. Да, там, снаружи, многотысячеградусная жара, а здесь, в кабине, термометр спокойно стоит на 22 градусах Цельсия.
Пламя снаружи бушует и неистовствует все сильнее и сильнее. Красиво, но, прямо скажем, и жутковато. Ведь даже жаропрочные стекла иллюминаторов начинают желтеть. Но знаю: тепловая защита надежная: она многократно проверена в подобной ситуации.
Перегрузки растут сильнее и сильнее. Скоро они должны уменьшиться. И действительно, через несколько минут становится легче дышать, двигаться, а вскоре и совсем стало легко. Свечение воздуха также исчезло. Скоро Земля.
Предстоит следующий этап полета — приземление. Это также ответственный момент, уже хотя бы потому, что он заключительный.
Как уже сообщалось, конструкция космического корабля и его система приземления предусматривают два способа: в кабине корабля или путем отделения кресла пилота от корабля и спуска на парашюте. Самочувствие мое было отличным, и я принял решение испытать вторую систему приземления: на небольшой высоте кресло космонавта отделилось от корабля, и дальше спуск происходил на парашюте.
Ярко-оранжевый купол парашюта плыл надо мной. Пробил кучевые облака, и я сразу увидел Землю, покрытую золотистым жнивьем. Где-то в стороне блеснула гладь многоводной красавицы Волги, кварталы двух городов — Саратова и Энгельса. Все в порядке: приземление происходит в заданном районе.
Земля приближается с каждой минутой, с каждой секундой, наконец опускаюсь на мягкое жнивье. Смотрю вокруг, любуясь волжскими просторами. — Здравствуй, Родина!
